Перед домом я тоже долго стояла, задрав голову и смотря на окно. Может, простоять до темноты. Он ни за что не проснется, если я приду после отбоя, режим дня и питания у него с этой хореографией как в пионерском лагере, только еще строже. Углеводы! Сахар! Я не пью кофе, оно давление расшатывает! Ах, десять вечера, я же не высплюсь! Мне в пять вставать, мышцы должны быть прогреты как следует к началу работы!
Накручивать себя долго не вышло, потому что Джонатан подошел к окну и приклеился к стеклу. Не открывал форточку, не махал мне выключенным телефоном, не вышел из подъезда и вообще никак не выразил своего настроения. Просто стоял в прямоугольнике света, глядя вниз на меня с третьего этажа вниз через стекло. Когда он не двигался, я не могла долго это терпеть, потому что – говорила, кажется? – сразу возникало ощущение, что он отсутствует. Выключалась трансляция. Нет, я до сих пор не знаю, как это описать. Он был, пока двигался, и этот язык динамики я тогда понимала лучше, чем его слова.
Перед самой дверью я долго искала ключи и все еще не хотела заходить, но он открыл дверь неслышно и сразу притянул меня к себе на пороге с каким-то невероятным облегчением.
– Я думал, ты решила от меня уйти, – сказал он мне в волосы.
Мне показалось, он специально обнял меня так быстро, чтобы не видеть моих глаз, и попыталась вывернуться, но он тут был на своей территории, да. На территории языка тела, на котором я не могла сказать ни слова.
– Куда я от тебя уйду, – я стояла, как каменная, не реагируя на его объятие.
– Вот и я весь день думаю – и найдешь же, куда, – он разжал руки, отступил на шаг и сел на край стола. – Марта, если мне надо что-то тебе объяснить или рассказать, то мне не жалко, но я не знаю, что случилось.
– Нет, наверно, тут нечего объяснять, – я отводила глаза и почему-то все хваталась за распущенную косу, как будто волосы защищали меня от его ударной волны эмоций. – Ничего не случилось, чайка Джонатан, пожалуйста, не трогай меня.
– Я тебя все время не трогаю, – сказал он очень спокойно, убирая правую руку за спину (у меня даже мурашки по коже побежали от этого жеста), – и по-моему, это уже плохой вариант. Говори, что это было.
– Что? Где было?
– На репетиции. Днем. Сегодня.
– Ничего не было особенного, мы же уже все там обсудили, – я пыталась пройти мимо него в ванную, но он выставил ногу в проход и смотрел на меня насмешливо, – ну просто я никогда не думала, что твой балет выглядит так. Я видела в Питере другой балет. В Мариинке и в Михайловском. А тебя я совсем не видела на сцене, ты же знаешь. Я ведь не знала, как ты на самом деле танцуешь.
– Это не балет, Марта, – ответил он довольно терпеливо, – это на порядок сложнее балета, это хореография мюзикла, смесь классики, контемпорари и акробатики, если ты вообще знаешь такие слова. Объясни мне, что с тобой случилось на нашей репетиции, что ты не приходила домой до ночи?
– Я просто гуляла.
Он с силой выдохнул и убрал вторую ладонь за спину. Это означало, что терпение его на исходе.
– Марта! Это хореография. Это РиДЖ. Я артист балета. У меня это написано в дипломе, в конце концов. Три года я мечтал встать в подобный спектакль, и у нас такого нигде не ставят, вообще нигде. Ты здесь со мной, потому что…
Я молчала.
Он запнулся, сделал паузу, потом опустил глаза.
– Потому что это было твое решение. Или нет?
Выдохнул. Закрыл на секунду глаза.
