А Женька приглашал, приглашал и жаловался, говорил, как день за днем с грустью созерцает он пустой, замерший в ожидании бар, а ощущение уюта постепенно деформируется, превращаясь в безнадёжную тоску. Тосковали, тускнея, светильники- бра под потолком, потому что никто не любовался их загадочным световым рисунком; тосковала канатная занавесь – её никто не распахивал элегантным жестом; пылилось в безысходной скуке зеркало на потолке – им никто не удивлялся.
Это теперь ясно: Женька тосковал по жене Дмитрия и тяготился тем, что не может сюда прийти с ней вдвоём, без её ревнивого мужа. Немудрено, что скоро Дмитрий заметил: Архипова раздражает его присутствие.
– Что это у тебя за работа такая? – играя желваками, цедил Женька. – Нищета, писюльки публикуешь. Не по-мужски, только нос задираешь. Хочешь, я тебе сегодня же статью напишу. На любую тему.
И Дмитрий, принимая вызов, заказал приятелю статью о молочной ферме. Через день он взял у бармена помятый тетрадный лист и прочитал: «Веление нашего времени – подъём животноводства. Как в целом сельском хозяйстве, так и в корововодстве, в частности. Раньше, конечно, привычно было: каждый отвечал за себя, то есть за группу коров. Каждый заботился о своей подстилке: ежели, скажем, опилок вовремя не постелить, то можно повредить ноги и вымя. А сохранность каждого скота должна быть на первом месте…» Каков подлец этот Архипов!
Сделав серьёзную мину, новоиспечённый селькор наливал Дмитрию кофе, пододвигал бутерброды:
– Угощайся, – потчевал соперника изверг Женька, – колбаса всё равно испортится… Нет, всё-таки придёт мой звёздный час.
Дождёшься, думал Дмитрий. Это как пить дать.
Но Женька действительно дождался, когда уволился из барменов.
Впрочем, звёздный ли это был час?
Осенними вечерами Дмитрий выходил на лоджию, выкурить последнюю за день сигарету. Посмотреть, как отраженные в лужах дома начинают вдруг жить в двух измерениях, обычной понятной всем жизнью – земной, и другой, неизвестной, подземной, зазеркальной. Дневная слякоть превращается в загадочный, полуфантастический мир. Чудом сохранившиеся в новом микрорайоне большие берёзы неясно блестят в тусклых синеватых лучах фонарей. Совсем рядом, за соседним домом, шумят спешащие в столицу поезда и пригородные электрички, голос женщины-диспетчера изредка доносится со стороны железнодорожной станции.
Иногда балконом ниже разговаривают старушки. Разговоры эти повторяются изо дня в день.
– Ан мои-то, дочка с зятем, сменялись, ан плохо там. Ванны нет. Ни ванны, ничего нет.
– Может, и воды не бывает? – ехидно шамкает другая старушка.
– Вот ещё, не бывает! Как вошёл, так и вода… Мутное беззвёздное небо: близкий, идущий по крышам соседних девятиэтажек горизонт светел и безлик. Не различить из-за городских огней огромного крыла Пегаса, там, где в бинокль можно найти кругляш бесконечно далёкого шарового скопления, не разглядеть и звёзд на свадебном платье спасённой Андромеды. Далеко за дымами промышленного спрута две рыбины, посланные Осенью, влекут за собой дожди, – на старинных звёздных картах эти рыбы изображены связанными за хвосты широкой лентой. По преданию, едва Солнце вступает в это созвездие, начинается период дождей и наводнений.
У Дмитрия в душе – тот же период. Он поглядывает через плечо в комнату, где суетится Катюша, меняя постельное белье или укачивая дочь. Вот она остановилась, задумалась над чем-то, хмуря тонкие выщипанные на две трети брови.
