Потом старик кивнул. Один раз. Коротко. Цепочка упала с глухим стуком. Дверь открылась.
– Быстро. Заходи, – прохрипел он, отступая в полумрак прихожей.
Павел шагнул внутрь. Дверь тут же захлопнулась за его спиной, щелкнули все замки. В тесном пространстве пахло старой бумагой, лекарственными травами и пылью. Моисей Карлович повернулся к нему. Его лицо в тусклом свете прихожей казалось еще более серьезным, почти трагическим.
– Ждал, – прошептал он, и в его голосе не было уже недовольства, только глубокая усталость и тревога. – Саня… Александр… Он говорил: "Если что-то случится… придет Павел. По нашей старой игре. Передашь только ему". Боялся он. Очень боялся. – Старик покачал головой, и Павел увидел в его глазах немой укор миру. – Иди.
Он повернулся и заковылял вглубь квартиры, в маленькую комнатку-библиотеку. Подошел к стене, к антресоли под потолком. Достал ключик, встал на цыпочки, открыл замочек. Скрипнула деревянная дверца. Из темноты он вынул предмет – плотный сверток в грубой коричневой бумаге, перевязанный бечевкой. Размером с тубус, но тяжелее.
Моисей Карлович бережно передал сверток Павлу. Его рука дрожала.
– Держи. Картина. И письмо внутри. – Он наклонился ближе, и Павел почувствовал запах старого табака и чего-то горького, химического. Шепот старика был еле слышен, но каждое слово врезалось в память: – Он боялся не зря. Они придут. И за этим. Смотри в оба, Павел Витальевич. Оба глаза – в оба. Доверяй только себе. И… – он запнулся, – и тому, что увидишь сквозь.
Павел взял сверток. Он был плотным, весомым в руках, излучал холодок тайны и опасности. Сердце бешено колотилось. "Они придут". Кто? Убийцы? Те, кто устроил кошмар в квартире Саши? И что значит "то, что увидишь сквозь"? Намек на стереограмму?
Старик больше ничего не сказал. Он лишь открыл дверь и кивком показал на выход. Его лицо снова стало закрытым и недовольным, но в глазах читалась тревога.
– Спасибо, – глухо произнес Павел, крепче прижимая сверток.
Он вышел на лестничную площадку. Дверь 37 захлопнулась, замки щелкнули один за другим. Павел стоял спиной к страшной двери квартиры 49, держа в руках последнее наследие брата. Дождь стучал по крыше подъезда. Питерский холод пробирал до костей, но внутренний холод от свертка и слов старика был куда глубже. Он спустился вниз, вышел на улицу. Влажный ветер обжег лицо. Он не знал, где остановиться, что делать дальше. Он знал только одно: игра началась. Игра в ребусы закончилась смертью. А теперь началась игра на выживание. И первая фишка – тяжелый сверток с картиной и письмом – была у него в руках. Шаг сделан. Обратной дороги не было.
Глава 2: Наследие безумия
Сырой питерский ветер, словно назойливый попрошайка, пробирался под воротник пальто, цеплялся за брюки, насквозь пропитывая холодом. Павел стоял на тротуаре, прижимая к себе драгоценный, но жутковато тяжелый сверток, и ощущал себя абсолютно потерянным. Гул машин, голоса прохожих, плач ребенка из коляски – все это сливалось в бессмысленный, давящий шум. Питер, некогда любимый город юности, теперь казался чужим и враждебным лабиринтом, где за каждым углом таилась невидимая угроза. Слова Моисея Карловича – «Они придут. И за этим» – звенели в ушах навязчивым, ледяным эхом.
Ему нужен был угол. Убежище. Место, где можно спрятаться, осмыслить кошмар, развернуть этот проклятый сверток и понять, что же Саня доверил ему ценой своей жизни. Гостиница. Самое простое решение. Он вспомнил недорогую, но чистую «Нево» неподалеку, на Среднем проспекте Васильевского острова. Саня иногда селил там их московских родственников. Достаточно близко, чтобы быть рядом с эпицентром трагедии, и достаточно анонимно.
