Рисующий смерть - страница 3

Дорога заняла не больше двадцати минут пешком, но каждый шаг давался с трудом. Сверток под мышкой казался раскаленным, притягивающим взгляды. Павел ловил себя на том, что нервно оглядывается: не идет ли кто за ним? Не следит ли из-за угла тот самый невидимый «Они»? Люди на улицах – студенты, спешащие домой офисные работники, бабушки с авоськами – казались подозрительными. В глазах случайного прохожего ему чудился нездоровый интерес, в замедлившем шаге таксиста – скрытое наблюдение. Паранойя? Наверное. Но после увиденного в квартире брата и слов старика она казалась единственно разумной реакцией.

«Нево» встретила его усталым полумраком холла и равнодушием дежурной администраторши. Женщина за стойкой, с начесом времен перестройки и вязаной кофтой, даже не подняла глаз от телефона.

– Есть свободный? Один, на пару ночей, – спросил Павел, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Паспорт, – буркнула она, протягивая руку, не глядя. Оформила все с привычной неспешностью, швырнула ключ-карту. – Триста семь. Третий этаж. Лифт слева.

Номер оказался крошечным, но чистым. Узкая кровать, письменный стол у окна, занавеска в мелкий цветочек, дверь в совмещенный санузел. Стандартный набор унылого гостеприимства. Павел бросил на кровать свою небольшую дорожную сумку, щелкнул замком на двери и подпер ее стулом – глупая, но психологически необходимая предосторожность. Только теперь, в относительной тишине, отгороженный от враждебного мира тонкой стеной, он позволил себе глубоко вздохнуть. Руки дрожали, когда он снял пальто и осторожно положил сверток на стол.

При свете тусклой лампы коричневая бумага казалась еще грубее, бечевка – плотной, надежной. Павел долго смотрел на него, оттягивая момент. Что там? Картина, которую Саня называл своим самым могущественным произведением? «Ключ от всех дверей»? И письмо. Послание из мира мертвых. Он сглотнул ком в горле, ощущая ледяную тяжесть в желудке. Пора.

Пальцы, неловкие от волнения, развязали узел бечевки. Бумага развернулась, открывая содержимое. Внутри лежали два предмета. Первый – плотно свернутый в тубус холст, перетянутый резинкой. Павел аккуратно вынул его, почувствовав шероховатость фактуры под пальцами. Второй – обычный белый конверт формата А4, без марки и адреса, запечатанный. На нем четким, узнаваемым почерком Саши было написано: «Паше. Лично. В случае моей смерти.»

Сердце Павла сжалось. Он взял конверт, ощущая его вес – внутри явно было несколько листов. Ножницы из дорожной сумки разрезали бумагу аккуратным движением. Он вынул сложенные листы. Бумага была обычной, офисной. Почерк Саши – таким же нервным, стремительным, как всегда, но в некоторых местах буквы сбивались, линии дрожали, будто рука писавшего была неспокойна.

«Паш… Если ты читаешь это, значит, я прав. Значит, случилось худшее. Прости, что втягиваю тебя в эту чертовщину, но другого выхода нет. Ты единственный, кому я могу доверить… нет, не доверить. Ты единственный, кто, возможно, поймет и сможет остановить. Если не я…»

Первые строки вырвались из Павла глухим стоном. Он откинулся на стуле, закрыл глаза, пытаясь совладать с накатившей волной горя и вины. «Прости…» Сколько раз он сам мысленно просил у Сани прощения за отдаление? Он сделал глоток воды из пластиковой бутылки, купленной в аэропорту, и заставил себя читать дальше.

«Ты знаешь, я всегда шел своим путем в искусстве. Искал не просто красоту, а суть. Воздействие. Как цвет, форма, глубина влияют на мозг, на эмоции, на саму душу. Мои стереограммы… это не просто трехмерные картинки, Паш. Это ключи. Коды. Доступ к самым глубинным слоям человеческой психики. Я научился не просто показывать объем, а… программировать эмоциональный отклик. Манипулировать им. Создавать не иллюзию пространства, а реальность чувства. Настоящего, всепоглощающего.»