В любом случае оставаться здесь ты не можешь.
Эта простая и безнадежная мысль реяла надо мной, когда я захлопывала дверь своей так недавно приобретенной квартиры. И неизвестно, когда я вернусь сюда. И вернусь ли вообще.
…В метро меня посетила вполне здравая мысль об очередной смене имиджа, и спустя сорок минут я уже входила в знакомый до последнего болта салон «Олеся». Помоечные джинсы и растянутая Лешикова футболка вкупе со страдальчески поднятыми бровями сделали свое дело: Наденька не сразу меня узнала.
– Что это с тобой? – спросила она, когда я устроилась в кресле.
– Постричь, побрить и поодеколонить, – плоско сострила я.
– Наконец-то ты начинаешь прозревать! Что, тот хрен отпал? Для которого ты голову изуродовала? – Наденька никогда и ничего не забывала.
– Отпал. Зато появились два новых. Ради них и стараюсь.
Это была почти правда.
– Что будем делать? – Кончики острых ножниц впились в подбородок парикмахерши.
– Я же сказала. Стричься. Только кардинально.
– Налысо? – ужаснулась Наденька.
– Это чересчур. Можешь оставить ежик. Сантиметра два-три.
– Лучше перья. Перья тебе пойдут. А затылок я сниму.
– Хорошо.
Она начала священнодействовать, а я уставилась в экран телевизора, бубнящий за моей спиной. Телевизор отражался в зеркале, но изображения это не портило. И я снова увидела себя – в качестве фоторобота теперь уже в центральных новостях. Наденька повернулась к телевизору, когда мой портрет уже исчез с экрана.
– Слыхала? – спросила она. – Убили какого-то музыканта.
– Каждый день кого-то убивают… – Лицо мое вспыхнуло, а по виску поползла предательская капля пота. Я почти физически ощущала ее неторопливый основательный путь.
– Жара, – Наденька походя смахнула каплю с моего лица. – Я тоже плохо переношу. К вечеру еле приползаю. Интересно, почему его убили?
Еще бы не интересно! Мне тоже интересно.
– Бандитские разборки, – высказала предположение я. – Может, он наркотики перевозил. В виолончели.
– А он что, виолончелист? По-моему, об этом ничего не говорили…
Я выматерилась про себя; Стас мертв, но постулаты его кадровой политики живы: проститутка должна раскрывать рот как можно реже. Особенно если это не касается ее профессиональных обязанностей.
Наденька последний раз взмахнула ножницами, отошла от кресла и уставилась на меня. Нет, она слишком глупа, чтобы связать одно с другим. Предел ее возможностей в построении логических цепочек – волосы-ножницы-расческа-оплата-по-курсу-Центробанка.
– Ну? – спросила я. – Получилось?
– Впервые вижу тебя без макияжа, – задумчиво произнесла она. – Очень необычно.
Что ж, у меня теперь все впервые.
Я достала зеленую двадцатку (на большее Наденька не наработала) и вручила ее парикмахерше. Мы расцеловались (почему раньше меня это не раздражало?), и уже у самых дверей салона меня застало сообщение об убийстве главы продюсерской фирмы «Антарес» Стаса Дремова.
* * *
…Приехав в Питер около года назад и сразу же подцепив какого-то таинственного молодого человека, Кайе забралась почти на самую окраину – в дебри проспекта Обуховской Обороны. Последние шесть месяцев мы только перезванивались, теперь же я решила какое-то время перекантоваться у старой подруги. Я не собиралась задерживаться у нее надолго, но несколько дней мне просто необходимы: для того чтобы зализать раны, обдумать ситуацию. И решить: что же мне делать дальше.
Я добиралась до искомого места на нескольких видах транспорта, последним из которых был старый раздолбанный трамвай периода царствования Никиты Сергеевича Хрущева. Вытряхнувшись из трамвая, я поплутала по вполне деревенским зарослям сирени и только потом наткнулась на довольно оригинальную для Питера постройку: четырехэтажное здание с факелом и раскрытой книгой на фронтоне. Цементные края факела и книги (очевидно, символизировавших торжество советского образования) давно облупились, и из них торчали куски арматуры. Именно здесь (о ужас!), на первом этаже, в коммунальной квартире проживала утонченная Кайе.
