Он указал на полуобвалившуюся часть стены. Мишель нагнулся и крикнул в расщелину:
– Держитесь! Сейчас вы вас вытащим!
Все напряженно прислушались.
Наконец взволнованный девичий голос ответил:
– Скорее! Скорее…
Быстро, но методично мы начали рыть в обломках туннель, иногда натыкаясь на самые неожиданные предметы: веник, корзинку для рукоделия, радиоприемник. Спустя полчаса призывы о помощи прекратились. Продолжив рыть, мы пошли на риск, ускорили работу и успели вовремя извлечь из-под развалин Розу Феррье. Ее мать была мертва.
Об этом эпизоде спасательных работ я рассказываю в подробностях лишь потому, что позднее Розе, пусть и невольно, предстояло сыграть роль этакой Елены Спартанской – именно из-за нее и разгорелась первая теллусийская война.
Мы перенесли девушку в медпункт и, так как у нас уже урчало в животах от голода, сели заморить червячка. Голубое солнце стояло в зените, а на моих часах было только семь семнадцать утра. Взошло оно около полуночи. Стало быть, голубой день длился здесь примерно четырнадцать с половиной часов.
Всю вторую половину дня мы работали не покладая рук. Вечером, когда голубое солнце закатилось за горизонт на западе, а на востоке поднялось крохотное красное солнце, под развалинами не осталось ни одного раненого. Всего их оказалось восемьдесят один. Двадцать один человек погиб.
Вокруг колодца, теперь иссякшего, раскинулся пестрый лагерь. Растянутые на шестах одеяла служили палатками тем, кто остался без крова. Одну такую, для рабочих своей спасательной команды, соорудил и Луи.
Мы сели перед ней и поужинали холодным мясом и хлебом, запивая еду красным вином, которое мне показалось лучшим из всего, что я вообще когда-либо пил в жизни. Потом, в надежде увидеться с Мартиной, я дошел до медпункта, но девушка уже спала. Массакр был доволен: опасных случаев было не много. По его указанию туда же, в санчасть, перенесли на носилках и Бреффора с моим братом. Оба чувствовали себя гораздо лучше.
– Простите, буквально падаю с ног от усталости, – сказал мне хирург, – а завтра у меня операция, которая в данных обстоятельствах обещает быть весьма сложной.
Я вернулся в палатку, улегся на толстый слой соломы и мгновенно уснул.
Разбудил меня шум мотора. Была еще «ночь», тот самый пурпурный сумрак, который теперь называют «красной ночью». Позади одного из разрушенных домов остановился автомобиль. Я обошел руины и увидел своего дядю. Он спустился с горы вместе с Вандалем, чтобы узнать, как идут дела.
– Что нового? – спросил я.
– Ничего. Так как нет электричества, то и купол обсерватории теперь не вращается. Я был на заводе. Этранж говорит, что тока не будет еще долго: плотина осталась на Земле. Кстати, могу тебе сказать, что мы сейчас на планете, которая оборачивается вокруг собственной оси за двадцать девять часов, и что ось ее совсем немного наклонена, если вообще наклонена, по отношению к плоскости орбиты.
– Откуда ты это знаешь?
– Тут нет ничего сложного. Голубой день длился четырнадцать с половиной часов. Красное солнце дошло до зенита за семь часов с четвертью. Стало быть, сутки здесь продолжаются двадцать девять часов. С другой стороны, день и ночь равны, так что мы, несомненно, находимся далеко от экватора, скорее всего, на сорок пятом градусе северной широты. Из этого я делаю вывод, что ось планеты имеет весьма незначительный наклон, если только мы, конечно же, не угодили точно в период равноденствия. Красное солнце располагается за пределами нашей орбиты и, вероятно, так же как и мы, вращается вокруг голубого солнца. Мы перенеслись сюда в тот момент, когда оба солнца и мы сами противостоим планете. Позднее нам следует ожидать дней, когда будут светить сразу оба солнца или же, напротив, ни одно из них. Тогда наступят черные ночи – или, скорее, лунные.
