Иногда он забывал, что по частям он собирает свою победу, что его счастливая жизнь началась. Что сейчас, в эту самую минуту он должен быть благодарен судьбе за невероятную боль, потому что мог бы не чувствовать ничего и лежать неподвижно, быть мертвым. И тогда боль совсем забирала его, поражая не только тело, но и охватывая отчаянием его разум.
Так случилось, когда он, в очередной раз пытаясь подняться с пола после изнурительной тренировки, обернулся и случайно увидел в зеркале свое отражение: наполовину человек – наполовину робот, с лоснящейся от пота спиной, со спутанными волосами, падающими на бледное лицо.
– Ты ничтожество! – крикнул он отражению с негодованием. Ярость и отвращение захлестнули его, и он, сам не понимая, откуда берет эту нечеловеческую силу, согнул пополам и сломал металлическую раму для ходьбы. Он запустил обломками в зеркало, желая уничтожить это подобие человека, это проявление слабости там, где должна царить сила, желая уничтожить самого себя…
Он швырнул тяжелые обломки и застыл на полу, усыпанный осколками стекла. Тогда ему казалось, что сил не осталось совсем, что он не встанет никогда и умрет здесь, на полу, а из осколков зеркала ему будет ухмыляться неповерженная боль, непобежденная слабость. Его вывел из оцепенения голос, такой домашний, будто бы совсем не встревоженный, а скорее строгий, очень родной.
– Ну и что ты тут делаешь? – Мелани мягко прикоснулась к его плечу.
– Я больше не могу, Мел, – он умоляюще посмотрел ей в глаза, будто прося разрешения сдаться. – Посмотри на меня…
– А ты посмотри на меня. Нет, не отворачивайся, посмотри мне в лицо, – она удержала его подбородок и заставила снова поднять глаза. – Смотри и слушай внимательно. Ты, Мартин Стоун, даже и не думай себя жалеть. Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю. И я верю в тебя. Слышишь? Ты справишься с чем угодно, потому что тебя так сильно любят, что мне даже страшно думать о том, что так бывает. Понимаешь меня, ты понимаешь? – она слегка тряхнула его за плечо.
Мелани говорила строго, даже немного грубовато. И Мартин с удивлением открывал в ней новые стороны, новую, раньше не знакомую ему решимость, силу, страсть.
– Страшно подумать, как сильно тебя любят, Мартин Стоун. Так что перестань себя жалеть и улыбнись мне сию же минуту! – Мелани продолжала пристально и строго смотреть ему в глаза. – Улыбнись, а не то я так тебе всыплю, что мало не покажется!
Мартин представил себе, как хрупкая рыжеволосая Мелани решительно колотит его бездыханное тело своими маленькими кулачками, и усмехнулся. Мелани прыснула в ответ. И через минуту они оба уже покатывались со смеху, останавливались и, едва переведя дух, заливались смехом снова.
Этот безудержный смех, смех, соединившийся с болью, Мартин потом вспоминал как один из самых крупных осколков своей победы. Этот осколок он всегда считал наполовину принадлежащим Мелани.
…Тренировки чередовались с новыми операциями. Тело Мартина обтянули тончайшим слоем силикона со встроенными микрочипами. Он испуганно отдернул руку, впервые за пять лет ощутив возможность осязания. Он все не мог успокоиться и гладил свое лицо, аккуратно проводил пальцами по изрезанному морщинами лбу деда, по удивительно мягкой щеке Мелани, трогал гладкие листья деревьев, нагретую солнцем кирпичную кладку стены, грациозно изогнувшуюся спину соседской кошки и не смог сдержать смеха, когда та лизнула его пальцы своим шершавым языком. Новая кожа казалась совсем настоящей, и Мартин начал выходить за пределы клиники.
