Сын сдаваться не привык. Он решил во что бы то ни стало сделать ее закат счастливым, а всю оставшуюся жизнь матери – спокойной, удобной, вкусной и без душевных терзаний. «Ты только будь с нами подольше, мама, и будь такой, какая ты была!»… Жалость к этой хрупкой старушке он, конечно, чувствовал, но было и еще что-то другое. Любить и гордиться умной и образованной матерью все было гораздо легче, чем рассказывать о странной старушке, которую нужно прятать от окружающих, и потому он решился на операцию, захотел вырвать ее из прозрачного мира, вернуть сюда насильно. Он хотел сделать все, чтобы продлить ее пребывание здесь, в мире живых.
Только тогда, когда Наташин белый пушок сбрили и повезли в операционную, Ася узнала правду. Брат наконец позвонил ей и выложил все: «Готовься, может быть все – так сказали врачи – и подготовь Люсю. Только аккуратно… Ты сможешь!». А Ната тем временем крепко держала за руку нелюбимую невестку, называла ее всеми возможными именами, обращалась к ней по-разному, от сестры Люси и кончая внучкой Олей, и просила не оставлять ее одну. Не было больше сильной женщины – остался беспомощный ребенок…
После операции врачи не давали никаких утешительных прогнозов, все покажет время, а через пару дней из больницы раздался тревожный утренний звонок.
Ася, конечно, прилетела одна – мама отказывалась даже обсудить эту тему. И впоследствии, заходя как бы издалека, стараясь напустить на себя равнодушный вид, она задавала вопросы, удивляющие Асю: сколько было людей, кто из родных приехал, какой купили гроб. Кому это интересно? Люся уже и не помнила, какой была ее сестра, похудела или поправилась, чем жила, что ее волновало, а такие мелочи были ей интересны. Ася думала: может быть, мама в глубине души думает о своей жизни, оценивает ее, и все-таки считает, что именно те годы, когда они с сестрой взрослели, метались в поисках себя, нищенствовали по современным меркам, и были самыми лучшими в их жизни? Сколько на самом деле нужно для счастья? Но мамина твердокаменность не давала ей возможности даже спросить об этом. Она шла дальше, снося все прошлое, громоздя одну обиду на другую, заливая все цементом и вознося монумент человеческой непреклонности… Жизнь без прощения и любви представлялась Асе гибельной. И откуда столько обид и нежелания даже проститься?
Ночью ей снилось, что сестры примирились, они сидят на кухне и беседуют о своем, о женском, и тогда Ася ощущала небывалую легкость, что-то пленительное и светлое. Ей казалось, что она видит сестер из окна и взлетает над домами от радости.
На девять дней все поехали на кладбище. Нату похоронили на новой территории, говорили, что далеко, неудобно, но Москва не справлялась, и пришлось находить новые места за городом. Здесь-то и был настоящий уют: тишина и благодать, вблизи виднелись купола небольшого храма, стояли темные обнаженные деревья, с криком летали вороны. В предутренние часы, вероятно, шел сильный дождь, и теперь от земли шел небольшой пар, поверху стоял легкий туман, который все поначалу приняли за дым. Смотрите: там что-то горит! Нет, это был всего лишь туман, что смягчал солнечный свет. Ася держала в руках длинные красные розы, на могилке еще не успели угаснуть пушистые игольчатые георгины всех возможных оттенков, и красные гвоздики, которые тетя не особенно любила. Они ей напоминали демонстрации в советские годы, приуроченные к октябрьским и майским праздникам. Слишком официальные, слишком безликие. Ася уже выполнила еще одно свое тайное жизненное предназначение, о котором брату предпочитала не говорить. Он делал вид, что этого не замечает вовсе. Но Ася все же настояла на своем, и они заехали в храм, где она заказала службу. Она всегда подавала заупокойные записочки по всем семейным покойникам, но забывая молиться о здравии близких. Брат этой темы сознательно избегал, и Ася несла свое предназначение молча, никому ничего не навязывая. Значит, еще не пришел их час.
