Они сели за столиком так, чтобы видеть плывущие берега, горящие огни чьей-то далекой жизни. Неподалеку от них пристроился крепкий бородач, отхлебывающий что-то из своей металлической фляжки. Он выглядел здесь, на празднике жизни, чужаком: одинокий, погруженный в себя, потерявшийся. Он явно искал тишину и уединение, с равнодушием проворачивал на блюдце кофейную чашку и задумчиво смотрел на поверхность воды.
– И что это ты не захотела остаться? – проговорил супруг, подозрительно рассматривая Эмму.
Он, всегда томившийся в любых торговых точках и в местах большого скопления людей, явно радовался такому исходу событий, но все же на Эмму это было не похоже.
– Не люблю такую подачу классической музыки.
– Ну, это сейчас далеко не редкое явление, и ты это прекрасно знаешь. Когда-то музыкантов обвиняли в нетрадиционной бабочке, которую они выбирали для концертов. Ты знаешь, о каком пианисте идет речь. А сейчас не гнушаются ничем: ни разноцветными носками, ни майками с диснеевскими героями, ни вязаной шапочкой, ни глубоким декольте. Тебя что – смутил ее разрез?
Эмма подозрительно посмотрела на мужа. Неужели он в самом деле так думает?
– Конечно, нет! Дело совсем не в этом! Я просто не понимаю, к чему все эти заигрывания с публикой? Эти новые вариации, этот странный выбор репертуара, эти шаги и приседания во время исполнения серьезной музыки. Разрез здесь не первичен.
– Это как раз-таки ясно, – заметил ее муж, – все ради популяризации классики. Пусть хотя бы таким образом люди коснутся хорошей музыки, узнают о великом наследии предков.
– Возможно, ты и прав, так оно и есть, а я слишком требовательна.
Увлекаясь, Эмма могла, незаметно для себя, взять кусочек сладкого из мужниной тарелки или отпить его кофе, хотя прекрасно знала, как он этого не любит. Он, заметив ее протянутую руку, уже разрезал вилкой шоколадный бисквит и нес половину к тарелке жены.
– Ешь, и пойдем в каюту, становится прохладно. Твоя подруга сегодня, похоже, не придет. Ляжешь спать трезвенницей. Господи, как же ты меня бесишь! Не могла взять два десерта?!?
Эмма полезла в холщовую сумочку за книгой и уже решила, что останется здесь еще на полчаса, подышит перед сном, как вдруг заметила Ирину. Та решительно направлялась к ним, махая рукой и широко улыбаясь.
– Как хорошо, что ты здесь! Добрый вечер!.. А я сегодня так хорошо поработала! Полинка устала после экскурсии и завалилась спать, а я сделала много набросков! Когда я много пишу, мне так легко и радостно! Помнишь, я говорила? Это такое необыкновенное чувство опустошения и радости одновременно, будто все выплеснула на бумагу, и теперь можешь быть совершенно спокойной и свободной. В ожидании следующего вдохновения, конечно.
– Ой, я такая голодная! Там есть что-нибудь перекусить? Схожу за кофе и пледом – становится холодно. Ребят, а я вам не помешаю? Простите, я даже не спросила. Скажите прямо, вас лучше оставить в покое? – она вдруг спохватилась и стала поспешно извиняться.
Они, конечно, в ответ начали ее убеждать, что ей очень рады и помешать она им не может. Они и так уже вместе двадцать с лишним лет. Эммин супруг после нескольких вежливых фраз тихо встал и призвал на помощь очередной важный футбольный матч. Ему, конечно, поверили, болельщиков рядом не было, никто не мог знать, что никакого футбола в тот вечер не ожидалось. Уходя, подмигнул жене и сделал характерный жест щелчком у подбородка, отмечая, что все знает про их дальнейшие планы. Эмма засмеялась: он мог быть очень веселым, когда того хотел сам. В сегодняшнем треугольнике лишним определенно был он – это ясно. Вслух он спокойным и уверенным голосом пожелал им хороших девичьих посиделок и попросил не засиживаться допоздна.
