Я ровно ничего не понимала, что говорили девочки, и стояла оглушённая, пришибленная. Слова «Яшка», «истопить баню», «травить» мне были совершенно непонятны.
– Только, смотри, не выдавать, не по-товарищески это! Слышишь! – подскочила ко мне толстенькая, кругленькая, как шарик, девочка, Женечка Рош. – А то берегись!
– Берегись! Берегись! Если выдашь, мы тебя сами травить будем! Смотри!
– Неужели, мадамочки, вы думаете, что она не выдаст? Ленка-то? Да она вас всех с головой подведёт, чтобы самой отличиться. Вот, мол, я какая умница, одна среди них!
Я подняла глаза на говорившую. По бледному лицу Жюли было видно, что она злилась. Глаза её злобно горели, губы кривились. Я хотела ей ответить и не могла. Девочки со всех сторон надвинулись на меня, крича и угрожая. Лица их разгорелись. Глаза сверкали.
– Не смей выдавать! Слышишь? Не смей, а то мы тебе покажем, гадкая девчонка! – кричали они.
Новый звонок, призывающий к классу арифметики, заставил их живо отхлынуть и занять свои места. Только шалунья Ивина никак не хотела угомониться сразу.
– Госпожа Драчуникова, извольте садиться. Тут не полагается колясок, которые отвезли бы вас на ваше место! – кричала она.
– Ивина, не забывайте, что вы в классе, – прозвучал резкий голос классной дамы.
– Не забуду, мадемуазель! – самым невинным тоном произнесла шалунья и потом добавила как ни в чём не бывало: – Это неправда ведь, мадемуазель, что вы японка и приехали к нам сюда прямо из Токио?
– Что? Что такое? – так и подскочила на месте тощая барышня. – Как ты смеешь говорить так?
– Нет, нет, вы не беспокойтесь, мадемуазель, я также знаю, что неправда. Мне сегодня до урока старшая воспитанница Окунева говорит: «Знаешь, Ивушка, ведь ваша Зоя Ильинишна – японская шпионка, я это знаю наверное… и…»
– Ивина, не дерзи!
– Ей-богу же, это не я сказала, мадемуазель, а Окунева из первого класса. Вы её и браните. Она говорила ещё, что вас сюда прислали, чтобы…
– Ивина! Ещё одно слово – и ты будешь наказана! – окончательно вышла из себя классная дама.
– Да ведь я повторяю только то, что Окунева говорила. Я молчала и слушала…
– Ивина, становись к доске! Сию же минуту! Я тебя наказываю.
– Тогда и Окуневу тоже накажите. Она говорила, а я слушала. Нельзя же наказывать за то только, что человеку даны уши… Господи, какие мы несчастные, право, то есть те, которые слышат, – не унималась шалунья, в то время как остальные девочки фыркали от смеха.
Дверь широко распахнулась, и в класс ввалился кругленький человечек с огромным животом и с таким счастливым выражением лица, точно ему только что довелось узнать что-то очень приятное.
– Ивина сторожит доску! Прекрасно! – произнёс он, потирая свои пухлые маленькие ручки. – Опять нашалила? – лукаво прищуриваясь, произнёс кругленький человечек, которого звали Адольфом Ивановичем Шарфом и который был учителем арифметики в классе маленьких.
– Я наказана за то только, что у меня есть уши и что я слышу то, что не нравится Зое Ильинишне, – капризным голосом протянула шалунья Ивина, делая вид, как будто она плачет.
– Скверная девчонка! – произнесла Зоя Ильинишна, и я видела, как она вся дрожала от волнения и гнева.
Мне было сердечно жаль её. Правда, она не казалась ни доброй, ни симпатичной, но и Ивина отнюдь не была добра: она мучила бедную девушку, и мне было очень жаль последнюю.
Между тем кругленький Шарф задал нам арифметическую задачу, и весь класс принялся за неё. Потом он вызывал девочек по очереди к доске до окончания урока.
