Но одна деталь отличала их от остальных присутствующих, что молодых, что старых. Я уже видел это на записях в башне. У каждого из восьми на глаза намотана повязка из серой ткани. Только в отличие от видеозаписи, сейчас из-под повязок виднелись еще и белые бинты.
Ребята шли молча, но неуверенно, словно недавно вообще научились ходить. Их поддерживали под руки, указывая дорогу.
– Они лишили себя зрения, – выдохнул я.
– Самостоятельно. В одну ночь. И это было первое необратимое повреждение человека из-за Роркха.
– Синергия, – понял я.
– Да. Для нас это тогда было дико. Даже в моем мире не было известно про такую вещь. А эти сразу все поняли. И честно объяснили, зачем это сделали. Только вот им все равно больше ничего опасного в руки не давали.
В зале наконец заняли все свободные места. Какой-то седой мужчина со стальным взглядом начал вещать с трибуны, но я быстро потерял к нему интерес. Сухой доклад о событиях последних суток, но это все я уже узнал от Мечника. А тот стоял и улыбался, пялясь прямо на меня.
– Что? – смутился я.
– Не узнаешь?
– А должен? – напряг я память, вглядываясь в лицо говорящего.
– Ну представь, что у него есть усы, – усмехнулся Мечник.
– Имповы кишки, – открыл я рот. – Да это же Усатый.
– Ага.
И вправду. Здесь он выглядел моложе. Хотя, конечно, моложе, этой записи сколько? Лет семь, наверное. Сильно же его жизнь потрепала за эти годы, потому что наш Усатый был худым, осунувшимся стариком. А вот взгляд все такой же. Теперь понятно, почему от его доклада меня в сон клонит.
– Если коротко, – заговорил Хауст, а речь Усатого стала приглушенной, – то Парагоны договорились между собой сами. Вывезти в одиночку все варианты будущего невозможно. Ну или близко к невозможному. Поэтому каждый из них взял на себя по одному сценарию, в котором имелись шансы на успех. Эти сценарии стали называть парадигмами. Их воплощали в жизнь параллельно. Некоторые парадигмы сдвинулись, когда стало ясно, что шансов на успех не осталось. Остальные еще действуют, но какая в итоге случится в будущем и станет абсолютной – неясно.
– А при чем тут Ключник? Он тоже часть парадигмы?
– Часть восьмой Парадигмы Врат. Ее вел старший брат Гаро и Веги.
Мечник кивнул в сторону крайнего парня в повязке. Худой, выбритый наголо, ничем особо не отличающийся от других. Но рядом с ним сидел еще более щуплый паренек с короткими волосами. И его лицо выражало всю возможную гамму эмоций от волнения вплоть до страдания.
– Это Вега?
– Вы не знакомы? – удивился Хауст.
– Только в Роркхе. Лично не довелось.
– Да, это он. Вот сейчас важно.
– Как мы знаем, – голос Усатого стал громче, – по имеющимся данным наши шансы на победу составляют тридцать девять процентов. Думаю, никто больше не сомневается в достоверности этих сведений.
– Почему столько? – удивился я.
Хауст ткнул что-то в экране, и вся проекция замерла, погрузившись в тишину. Затем Мечник обернулся ко мне и заговорил:
– Изначально шансы были равные, пятьдесят на пятьдесят. По крайней мере мы так предполагаем. Но согласись, сложно играть честно, когда одна сторона даже правил не знает. В этом и хитрость Роркха. К моменту, когда Парагоны увидели все вероятности исходов, а аналитики все подсчитали, оказалось, что уже тридцать девять.
– Понятно. А про какие сомнения он говорил?
– Вот этот, – ткнул Хауст пальцем прямо сквозь нос какого-то мрачного типа за столом, – развонялся, что все это бред, посмешище и бла-бла-бла. И вообще надо подготовить спецвойска, чтобы они делали мужскую работу. Он, конечно, мудак тот еще, да и армейский до костного мозга, но многие сомневались в нашем с Юмидаем проекте. Тогда Парагоны предсказали исход следующей партии. Причем разобрали все по крупинкам. Кто, в какую минуту и как умрет в Роркхе. Но сказали исход только Усатому. Все сбылось. И вот в этот момент на Парагонов посмотрели как на надежду.
