Мак Мерфи бросил очередной окурок и принялся жаловаться на то, как он устал от мотоциклетного рева в этой стране, и рассказывать про то, как его пятнадцать раз за один единственный день чуть не сбили на мотоцикле в Сайгоне. Я слушал его, надев на лицо привычную, ничего не значащую улыбку не очень внимательного слушателя и уткнувшись взглядом в вывеску над его головой: «Wi Fi: 88889999», криво выведенную красной краской на неприлично белой доске. Прямо над ней развевался на ветру листок с распечатанным на принтере текстом, который призывал арендовать караоке Di Dong Music по указанному в самом низу номеру телефона. Я посмотрел на Мак Мерфи, который уже доказывал Пьеру, что велорикши и моторикши – все суть сутенеры, а по ночам – проститутки и леди-бои. Пьер же молчал, задумчиво рассматривая линию морского мусора на песчаном берегу, беспокойные зеленые волны и, может быть, те рыбацкие суденышки, что трепыхались над водой где-то вдали, почти у линии горизонта. Француз пил в тот день неожиданно пиво, прямо из банки, что было совсем на него не похоже. На все обращения Мак Мерфи он отвечал лишь редкими, презрительными взглядами. Он прекрасно понимал и говорил по-английски, когда в беседу были вовлечены мы втроем, но на американские монологи Мак Мерфи, мне думается, он реагировал так, потому что считал Вьетнам все еще французским, а значит, если уж и говорить здесь на каком-либо иностранном, то только на языке Вольтера и Сент-Экзюпери. Вполне себе стандартное французское высокомерие, когда ты устал сидеть и ждать, а Мак Мерфи все не замолкает.
Волны меж тем поднимались. Зеленые воды злились на нас троих, ленивых, бесполезных и скучных, и лишь вдалеке они обретали свой настоящий, исконный, отражающий глубину цвет и, казалось, спокойствие. Там, где два заблудших суденышка боролись сами с собой, с зеленой пеной, с запахом соли, свежести, жары, собственных матросов – пота, слабости и голода. Пьер теперь смотрел на них непрерывно, даже пристально, сузив глаза, пытаясь не упустить корабли из виду, он немного напрягся, перекладывая из руки в руку банку с недопитым пивом. Я не выдержал и спросил француза:
– Что вы там увидели?
Пьер, как будто очнувшись от какого-то сна, чуть дернулся, бросил на меня быстрый, ничего не выражавший взгляд и вновь стал всматриваться в горизонт. Он молчал, причем я уже даже перестал обижаться на него за такое высокомерное и оскорбительное видимое пренебрежение. Мак Мерфи сначала вместе со мной ждал французский ответ, потом налил себе в стопку рома и весело выпалил:
– А все-таки замечательная эта страна, разве нет, парни? За Вьетнам! За красные галстучки на белых рубашках этих милых детей! – И он поднял свою до краев налитую стопку игравшей пряным запахом густой и светлой жидкости.
Мы выпили. Пьер поставил пустую банку на стол и вдруг произнес:
– Я увидел море, мой друг. Южно-Китайское море. И оно совсем не принадлежит Китаю. И южное – только номинально. Оно… как тебе объяснить… Ты же знаешь про Атлантиду?
– Атлантиду? – удивился я.
– Да, мифическую страну, затерянный материк. О ней писал еще Платон.
– Это же… как это по-английски? Сказка! Да и каким образом она связана с этим…
– А вы знаете, что такое на самом деле эта «сказка»?
– То есть? – ворвался в разговор Мак Мерфи. Он наконец достаточно затянулся сигаретой, чтоб заметно так окосеть, а потому вдруг стал говорить развязнее обычного и не скрывая своего опьянения, но наслаждаясь им, как единственным доступным ему в тот момент удовольствием, смотрел на Пьера дерзко, игриво, с ухмылкой, скривленной подозрительным ромом.
