Россия и ислам. Том 1 - страница 18

Но более того: в 912 г. русский отряд в составе греческой армии борется с критскими арабами, помогая, таким образом, Византии в ее конфронтации с халифатом не только на Востоке^>27, но и на Западе^>28; в 954 г. руссы (вместе с болгарами и армянами) помогают Восточно-Римской империи^>29 в конфликте с сирийским эмиром Сайф ад-Даула^>30; в 960–961 гг. они помогают отвоевывать Крит, а в 964 г. – Сицилию^>31 и т. д.^>32. Как видим, закладывалась в высшей степени солидная основа для последующего, еще более массивного и целеустремленного, в сравнении с языческими временами, участия Древней Руси «в общеевропейском крестоносном движении»^>33.

Под этой основой я понимаю не только конъюнктурные (или даже стратегические) соображения явственно-политического плана, в общем и целом заставлявшие Русь избирать европобежную ориентацию, а выкованную еще до принятия христианства (то есть до утверждения в качестве официально господствующего стремления видеть конкретно-конфессиональные ценности облеченными в вечные формы и навязать «другим» свои принципы духовной организации) тенденцию расчленять мир на отдельные иерархически неравноценные части, мысля отношения между ними лишь в терминах перманентных драматических коллизий. И в этом, казавшемся бесконечным процессе динамического взаимодействия разнородных полярностей ведущую роль играло противостояние Степи^>34, противостояние^>35, поздней четко символизированное как оппозиция «Европа – Азия»^>36: сыны последней «врывались на быстрых конях, как настоящий степной ветер, переворачивали все вверх дном и, опустошив, обезлюдив страну, довольные, покидали ее»^>37.

И коль действительно Древняя Русь, отражая натиск кочевников, «объективно поддерживала борьбу балканских земель против арабского владычества»^>38, содействовала «защите цивилизации других стран Европы»^>39, то надо помнить и о том, что являвшаяся перед Русью в самых разных обликах «восточная угроза»^>40 производила на ее обитателей «сотрясающее воздействие»^>41, заставляя длительное время вращаться в замкнутом кругу противопоставлений. Обусловленный им примат абсолютистских тенденций влек за собой представление о нехристианском Востоке как о мире, в котором смещаются основы «нормального» личностного и исторического бытия^>42.

Анализ в первую очередь отраженных в фольклоре^>43 знаковосимволических систем дохристианской древнерусской культуры свидетельствует, что, освобождаясь (как и всякая «архаическая»^>44 культура) от обязательств по воссозданию непосредственной фактуальной достоверности исторических событий, все те из них, которые были непосредственно сопряжены с Востоком, она преподносила в обертонах своеобразного «катастрофизма», подчеркнутого драматизма и в общем непреклонного дуализма^>45, охватившего как культурные, так и природные объекты^>46 и утверждавшего разность древнерусского^>47 и восточного (кочевнического – в первую очередь) вариантов ценностного постижения и освоения универсума^>48.

В зародившихся еще в языческий период волшебных сказках часто фигурирует чудовище. У него нет единого наименования