Россия и современный мир №1 / 2015 - страница 15

Маоизм явился продолжением и радикальной трансформацией курса на «самоусиление», что проводился в Китае после поражения в «опиумных войнах» ХIХ в. Национальное унижение сделалось неизжитой до сих пор травмой, которая, в свою очередь, породила стремление к восстановлению величия Поднебесной посредством усвоения достижений Запада. В научно-технической области и на путях промышленного роста, а также с точки зрения государственной консолидации и повышения обороноспособности за 1949–1976 гг. произошел впечатляющий сдвиг. Китай сделался мощной индустриально-аграрной, в высокой степени милитаризованной державой, бросавшей вызов и США, и СССР и ставшей серьезной угрозой для ближайших соседей.

Следуя западной (и сталинской) модели модернизации, КПК проводила индустриализацию за счет перекачки средств из аграрной экономики. В духовной сфере присущая западной модели секуляризация была доведена (как и в СССР) до крайностей «войны с религией». Основанные на классической дихотомии «традиционного» и «современного» культурные преобразования обернулись политикой искоренения классического наследия, отождествленного с «феодализмом».

Как контрмодернизация маоизм означал радикальное отрицание частной собственности на путях предельного обобществления не только в сфере производства, но и потребления; товарно-денежные отношения и в городе, и в деревне замещались государственно-распределительной системой. Монополия КПК на власть упраздняла и разделение властей, и состязательную выборность. Идея правового государства подменялась учением о классовой борьбе и приоритетом революционной законности. Наконец, принципы представительного правления уступили место «линии масс», которая подразумевала их непосредственное волеизъявление посредством, главным образом, политических кампаний, следовавших одна за другой.

Практика, которая по всем марксистским понятиям признается критерием истины, подвела историческую черту маоистской модернизации. Методы Мао, эффективные в условиях войны и революции, обернулись катастрофическими последствиями при решении проблем социально-экономического и культурного развития. Примечательно, что выявилось это прежде всего в аграрной сфере. Многострадальная китайская деревня, явившаяся социальной базой КПК в антияпонской и гражданской войнах, а затем ставшая объектом самого масштабного в истории человечества революционно-коммунистического эксперимента, вынесла свой приговор маоизму.

«Контрреволюция» началась с обездоленной провинции Аньхой, в которой во время «великого скачка» погибли от голода 2 млн жителей [8, c. 688]. В июне 1977 г., когда даже у будущего идеолога реформ Дэн Сяопина (вернувшегося в это время к руководству) еще не обозначилось их проекта, в провинцию был назначен новый партсекретарь. Товарищ Вань Ли увидел признаки надвигавшегося голода и выпросил у начальства в Пекине – в порядке чрезвычайной меры – разрешение на возврат к традиционному для крестьян семейному хозяйствованию. Спустя год пленум ЦК КПК принимает решение о начале реформ, и за пару лет система народных коммун, подменившая полноценную аграрную модернизацию примитивным уравнительством и тотальным обобществлением, разлетелась на кусочки [2, c. 83–100].

Курс реформ требовал идейно-теоретического обоснования. Знаменательно, что в ходе дискуссий обществоведов КНР в 80-х годах модернизация не только вышла на первое место, но и была осознана как цивилизационное явление «модернизация человека» (Го Циюн). Ученые предупреждали: «Если мы модернизируем только науку и технику, а не народ, осуществление модернизации будет всего лишь пустым лозунгом» (Тан Ицзэ). Они протестовали против узкого экономоцентризма: «Реформа экономической структуры требует соответственных изменений духовного состояния людей, характера культуры, социальной психологии» (Гао Чжансянь) [5, с. 50–51].