– Невозможно разбираться сразу во всём, Эверина, – возразил Воронцов. – Хороший начальник должен уметь разбираться в людях. Тогда он соберёт вместе мастеров своего дела и просто не будет мешать им работать.
«Правда, ему придётся ещё заботиться о том, чтобы мастера не мешали работать друг другу, – добавил про себя Семён Романович. – Иногда это совершенно невыполнимая миссия».
– Так французские король с королевой и в этом некомпетентны, – поддела его Эверина. – Они отправили в отставку своего лучшего министра. К тому же их репутация безнадёжно испорчена. Король – подкаблучник, а королева, вы представляете, Симон-Роман, спит со своим собственным сыном!
Воронцов ужаснулся, что молодая девушка выражается так грубо, но потом решил, что всему виной её плохой французский.
– Эверина, вы наверно хотели сказать что-то совсем другое, – поправил её он, – То, что вы буквально сказали, звучит не совсем прилично.
«Да уж приличней, чем твоё имя по-английски», – фыркнула Эверина про себя.
– Я знаю, что мой французский плох, Симон-Роман, – сказала она вслух, – но уж не настолько плох. То, что королева делает со своим сыном, называется французским словом инцест.
– Как вы можете повторять эти ужасные сплетни, Эверина? – укорил её Воронцов. – Ведь это просто слухи, не подкреплённые никакими достоверными свидетельствами.
– Это неважно, – заметила Эверина. – Важно, что общество верит этим слухам. Поэтому распространение информации об инцесте поможет низложить королеву, а заодно и короля.
«Выходит, общественное мнение – это палка о двух концах, – удручённо подумал Семён Романович. – Хотя это справедливо и для любого другого оружия. Если силу общественного мнения можно использовать в светлых целях, то можно и в тёмных».
– Эверина, это недостойно. Нехорошо так использовать общественное мнение, – попытался образумить её Семён Романович.
– Что такое хорошо, и что такое плохо? – риторически спросила Эверина. – Хорошо то, что разжигает пламя революции, плохо то, что его гасит.
– Эверина, неужели нельзя реформировать общество мирным путём, без революции? – воскликнул Воронцов.
– Неужели церковники и аристократы, сидящие на шее трудового народа, откажутся от своих привилегий без революции? – ответила Эверина вопросом на вопрос.
– Простите, Эверина, я опять не понял ваш французский. Трудовой народ – это те, кто трудится, так ведь? Священники и дворяне трудятся ничуть не меньше, чем крестьяне. Чем выше человек стоит в общественной иерархии, тем больше у него разнообразных обязанностей.
– Я имела в виду Третичное сословие, – уточнила Эверина, – или правильно Третейское? Французские числительные лишены всякой логики, никак не могу их запомнить!
– Да, теперь я понял, – сказал Воронцов. – Правильно будет Третье сословие. На протяжении веков три сословия мирно взаимодействовали друг с другом, почему теперь нужно разрушать сословную иерархию?
– Потому что она несправедлива, – отрезала Эверина. – Сословные предрассудки мешают пробиваться наверх умным и талантливым людям из народа.
Лицо её в этот момент так и светилось искренней жаждой справедливости. Наверно, так же выглядел Люцифер, светлейший из ангелов, когда обдумывал планы рационального и справедливого переустройства мироздания и отмены нелепой небесной иерархии. «Что за жуткие сравнения приходят мне сегодня на ум, – сокрушённо подумал Воронцов. – Положительно, французская революция совершенно расшатала мои нервы».
