Читать онлайн Александр Пресняков - Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I

Избрание царя Советом всей земли поставило у кормила власти государя-юношу, которому не исполнилось еще и 17 лет. Михаил Феодорович вырос в тяжелых и тревожных условиях Смутного времени, поразившего семью бояр Романовых рядом грозных бурь, чтобы вознести ее затем на ту высоту, у подножия которой стояли отец и дед царя Михаила. Известно, что на брата первой своей царицы, Никиту Романовича Захарьина-Юрьева, оставил свое государство Грозный царь. Не сломи боярина Никиту преждевременная смертная болезнь, едва ли бы мог разыграться тот правительственный, династический кризис, который составил государственную сторону Смуты. Но Никита Романович сошел с житейской сцены раньше, чем окрепло для преемства по нем во влиянии и значении его цветущее семейное гнездо – пять его сыновей, пять братьев Никитичей; никто из этой молодежи не успел еще в момент смерти отца достигнуть боярского сана. Главой семьи, сильной связями в боярской среде и популярной в народе, остался старший из Никитичей, Феодор, отец будущего государя. Даровитый и энергичный боярин выступил соперником Бориса Годунова по соисканию осиротевшего престола московских Даниловичей. Но час его еще не пришел, а за разрыв «завещательного союза дружбы» между Романовыми и Годуновыми Никитичам, их родне и друзьям довелось поплатиться царской опалой. Царь Борис не забыл бурных столкновений избирательной борьбы 1597 г. Пытаясь обезоружить Романовых признанием их высокого боярского положения, он в то же время окружил их недоверчивым надзором, а когда почуял, что не тверда почва под его престолом, не колебался, где искать корней опасности для своей власти и своих династических планов: в 1601 г. взята была под стражу и на розыск вся семья бояр Романовых. Гласно их обвинили в колдовстве, будто бы найдя у одного из них, Александра Никитича, какое-то «коренье». Братьев Никитичей с семьями и нескольких представителей других боярских фамилий, связанных с ними узами родства и дружбы, постигла ссылка. Истинный смысл дела заключался в обвинении, что Романовы «хотели царство достать». Всего суровее обрушилась царская опала на Феодора Никитича. Семья его была разбита; сам боярин испытал обычный московский прием удаления опасных людей с политического поприща – насильное пострижение – и стал иноком Филаретом в далеком Антониевом-Сийском монастыре; его жена, Ксения Ивановна, пострижена была под именем инокини Марфы и сослана в глухой Толвуйский погост в Заонежье, а пятилетний Михаил, разлученный с родителями, отдан, вместе с сестрой Татьяной, на попечение тетки, княгини Марфы Никитичны Черкасской, и разделял ее ссылку сперва на Белом озере, потом в селе Клине, Юрьевского уезда, вотчине Романовых. Сюда в следующем же году прибыла с разрешения царя Бориса и мать Михаила, инокиня Марфа, с тех пор не разлучавшаяся с сыном. Но отца он увидал не скоро. Только скоропостижная кончина царя Бориса освободила инока Филарета из монастырского заточения. Заняв московский престол, самозванец поспешил призвать в Москву своих мнимых свойственников, возвел Филарета на митрополичью кафедру ростовскую и сына его пожаловал в стольники.

Надежды Филарета Никитича на возвращение к силе и влиянию на Москве, какие он так смело высказывал в своем далеком монастыре, пока шла борьба Годунова с самозванцем, не оправдались. Они лишь свидетельствовали, что поневоле носимый клобук не смирил его духа. Большое честолюбие, яркий политический темперамент и выдающиеся государственные способности манили по-прежнему к видной и широкой деятельности. По форме цель этих стремлений неизбежно должна была измениться. Не царский, а патриарший престол мог теперь стать крайним пределом личной мечты Филарета. С падением самозванца, воцарением Василия Шуйского он близко подошел к этой новой цели, стал «нареченным патриархом», но волей судеб и политических отношений не переступил последней ступени, а вернулся на свою Ростовскую митрополию. По-видимому, даже патриаршество не могло бы примирить Филарета с воцарением Шуйского. Смутные вести говорят о движении против нового царя, разыгравшемся на Москве в то время, как нареченный патриарх ездил в Углич с поручением перевезти в столицу мощи св. царевича Димитрия; московские слухи приписали почин движения митрополиту Филарету, новая опала постигла близких ему людей, а сам он покинул Углич для возвращения в Ростов; патриархом же стал Гермоген. Михаил остался с матерью в Москве, изредка покидая столицу для богомольных поездок по монастырям. Тут мать и сын пережили бурные впечатления времен царя Василия и междуцарствия, ряд событий, в течение которых постоянно выясняется общественно-политическая роль ростовского митрополита.

Филарет Никитич остался и под монашеским клобуком главой тех общественных элементов, связь с которыми служила опорой для значения боярского дома Романовых и выдвинула их на первое и притом бесспорное место, когда назрел вопрос о восстановлении разрушенной храмины Московского государства. В противоположность Шуйскому, первому среди княжеских фамилий московского боярства, Филарет и по личным свойствам, и по семейной традиции был центральной фигурой среди той придворной знати, которая опиралась не на наследие удельных времен, а на службу царям и сотрудничество с ними в деле государственного строительства. К этому нетитулованному служилому боярству тянули высшие слои служилого сословия, московские дворяне и дети боярские; крепче и устойчивее были его связи с приказным людом и дворянством провинциальным, со всеми непримиримыми врагами владычества княжат, дорожившими зато государственной работой, которую совершили цари XVI в. и преемник их заветов царь Борис. Представителями этих средних слоев служилого класса окружен митрополит Филарет, когда – вольно или невольно – играет роль патриарха при «царе Димитрии», тушинском самозванце; их руками расчищен ему путь к власти низложением царя Василия, и трудно сомневаться, что Филарет, не будь на нем пострижения, явился бы сильнейшим кандидатом на престол в наставшее безгосударное время. Теперь же рядом с именем князя В.В. Голицына, представителя родословной знати, выступает имя другого кандидата на царский венец – юноши Михаила.

Михаил Феодорович был слишком молод, чтобы чем-нибудь себя заявить, особенно в столь бурные годы. Русские люди, скорбевшие о разрухе, постигшей Московское государство, останавливали мысль свою на нем, конечно, не ради его самого. Но молодой боярин оказывался единственным возможным кандидатом той среды, которая была носительницей традиций московского государственного строительства. Рядом с ним стоял его отец, который среди полного упадка авторитета и популярности остального боярства сильно поднял свое значение мужественной ролью защитника национальной независимости и территориальной неприкосновенности Московского государства в переговорах с королем Сигизмундом об условиях избрания на царство королевича Владислава. Ссылка главы земского посольства в польский плен за твердое стояние окружила его имя большим почетом и способствовала успеху мысли об избрании в цари его сына, рядом с которым станет сам Филарет, как патриарх всея Руси.

Крупная фигура Филарета Никитича, естественно, отодвигала в тень облик его юного сына. «Властительный», сильный деятельной волей, политическим опытом и государственным умом, Филарет Никитич после возвращения из польского плена стал в сане святейшего патриарха вторым «великим государем», который на деле «всякими царскими делами и ратными владел» до своей кончины. Официально на первом месте стоял, конечно, царственный сын. Филарет Никитич с тех пор, как получил извещение о его избрании, неизменно титулует его государем. В отношения отца и сына вступает торжественная струя сознания важности их высокого положения. Отец стал патриархом, сын – царем, и оба никогда этого не забывали в личном общении. До нас дошла довольно обширная их переписка, в которой тщетно будем искать той свободы в выражении личного чувства, которая придает такое обаяние письмам царя Алексея Михайловича. Патриарх Филарет письма к сыну начинает полным царским титулом, называет его «по плотскому рождению сыном, а о Святем Дусе возлюбленнейшим сыном своего смирения», царь Михаил пишет «честнейшему и всесвятейшему отцу отцем и учителю, прежь убо по плоти благородному нашему родителю, ныне же превосходящему святителю, великому господину и государю, святейшему Филарету Никитичу, Божиею милостью патриарху московскому и всея Русии». Лишь очень редко удается современному читателю уловить сквозь условные формы языка этих грамот проявления более простых и сердечных отношений; но они чувствуются в заботливых сообщениях о здоровье, в обмене подарками, в отдельных оборотах речи, вкрапленных светлыми точками в чинную внешность царских и патриарших грамот. Отношения царя Михаила к отцу-патриарху полны глубокой, можно сказать, робкой почтительности. Речь Филарета звучит властно, как речь человека, уверенного, что его советы и указания будут приняты с должным благоговением не только к сведению, но и к исполнению. Современники замечали, что царь Михаил побаивался отца-патриарха. Во всяком случае, он ни разу не вышел из его воли, а в делах правления признавал, что «каков он государь, таков и отец его государев великий государь, святейший патриарх: их государево величество нераздельно».

Немудрено, что мы мало знаем лично о царе Михаиле Феодоровиче. Не только в государственной, но и в дворцовой, личной его жизни рядом с ним стояли лица, несравненно более энергичные, чем он, руководили его волей, по крайней мере, его поступками. Он и вырос, и большую часть жизни своей прожил не только под обаянием властной натуры отца, но и под сильнейшим влиянием матери. А Ксения Ивановна была достойной по силе характера супругой своего мужа. Происходила она из неродословной семьи костромских дворян Шестовых, но браком с Ф.Н. Романовым была введена в первые ряды московского общества, пережила с мужем царскую опалу, но ни ссылка, ни подневольное пострижение ее крепкой натуры не сломили. Резкие, выразительные черты ее лица, сохраненные нам ее портретами, показывают, как и данные ее биографии, что она едва ли уступала супругу во властности и упорстве нрава. Все, что мы о ней знаем, заставляет полагать, что она всей душой разделяла честолюбивые мечтания и стремления Феодора-Филарета и сумела взять в свои руки власть, когда совершилось, в отсутствие отца, томившегося в польском плену, избрание их сына на царский престол. Инокиня Марфа ведет переговоры с посольством Земского собора, свидетельствующие, что она со своими советниками сумела вполне понять положение и овладеть им. Она выясняет все трудности, какие встретит новое правительство на своем пути, вызывает представителей Совета всей земли на ряд обещаний, которые руководители юного царя затем обратили в обязательства, требуя от Земского собора деятельной государственной работы для восстановления сил и средств верховной власти. Ее воля решает согласие Михаила принять венец царский, и недаром читаем мы в грамотах, оповещавших о вступлении на престол нового государя, что он «учинился на великих государствах по благословению матери своей, великия государыни, старицы инокини Марфы Ивановны». Ее опекающее руководство имело большое значение в жизни Михаила Феодоровича не только до 1618 г., когда ему удалось «батюшку своего из Литвы к Москве здраво выручить», но и позднее. Влияние «великой старицы» охватывало, однако, лишь узкую сферу дворцового быта и личных придворных отношений, только косвенно отражаясь на более глубоких государственных интересах. Собственно руководство делами правления осталось вне кругозора инокини Марфы, и если современникам казалось, что она стоит в центре нового правительства, «поддерживая царство со своим родом», то лишь потому, что ее воля царила первые годы в царском дворце и определяла состав правящей среды покровительством ее родне и близким людям романовского круга. Старица Марфа стала «великой государыней». Ее имя, как позднее имя патриарха Филарета, появляется в царских грамотах рядом и вместе с именем ее царственного сына, по формуле: «Божией милостью мы, великий государь, и мать наша, государыня великая, старица инокиня Марфа»; жалованные грамоты дает «великая старица» и особо, своим именем. Быстро слагается новый придворный круг своих людей, укрепляет свое положение должностными назначениями и земельными пожалованиями. В его центре – любимые племянники Марфы Ивановны, Салтыковы, за ними другие родичи, свойственники и приятели. Эта среда и стала во главе возрождавшейся администрации в соединении с приказными дельцами, руководителями текущих дел правления. Предоставив доверенным людям ведать государство, старица Марфа Ивановна крепко держала дворец, его быт и интересы, выступая подлинно государыней. Еще с пути к столице царь указал приготовить к своему приезду Золотую палату царицы Ирины Федоровны, а для матери своей – бывшие хоромы супруги царя Василия Шуйского. Но московское разорение сделало царский указ неисполнимым: указанные хоромы оказалось «вскоре поделати не мочно и нечем; денег в государеве казне нет и плотников мало, а полаты и хоромы все без кровель, и мостов в них, и лавок, и дверей, и окон нет, делать все наново, а леса такова, каков на ту поделку пригодится, ныне вскоре не добыть». Так доносили из Москвы и пока распорядились по-своему. Для государя изготовили старые царские хоромы, где живал царь Иоанн Васильевич и где был терем царицы Анастасии Романовны, а для государыни – матери царской – хоромы, где живала царица Марфа Нагая, в Вознесенском монастыре. В Москве, видно, полагали, что «великой старице» надо приготовить монастырское помещение; и старица Марфа осталась жить в нем, хотя первоначально отвечено было, что в этих хоромах царской матери жить негоже, придав всему своему быту характерную двойственность. Связь с монастырем оттеняла ее принадлежность к «чину ангельскому», но, как великая государыня, Марфа Ивановна стояла вне монастырского начала, окруженная людным штатом боярынь и прислужниц – мирянок и стариц – инокинь. К ней перешло все, что осталось из казны и ценной рухляди прежних цариц, а работа восстановленной царицыной мастерской палаты и ее ремесленных слобод скоро восстановила дворцовый обиход государевой матери.