– Поняла, что ли? – мрачно дёрнул щекой Алексей Александрович. – Сапожность процесса! Говорят же, что действительность всегда отзывается сапогом.
– Эх!
– Мать этой шлепохвостницы не уволили, не отстранили…
– И сколько ж этой дадут?
– Два года… колонии-поселения.
– Нам, значит, тоски по самое горло, а ей два года… – женщина осеклась. Перед ней будто бы стояла Маруся, тощая, как японка. Маленький узкий лобик, жёлтые тени на висках. Она выглядела болезненно ещё и потому, что на шее у неё билась жилка.
В Татьяне Алексеевне что-то нагорело и лопнуло. Она упала на кровать, уткнулась в подушку лицом. Алексей Александрович блестевшими пьяным блеском глазами смотрел на жену и говорил: «Ну, будет, будет…» Один отверженный человек как мог утешал другого.
Солнце за окном сделалось красным, огромным и тяжёлым, и вскоре всё заволокла ранняя тьма.
* * *
В год юбилея Великой Победы Маруся Наших была амнистирована и в колонию-поселение не попала. Головёшкиным же стала приходить «компенсация». Слала её мать Маруси почему-то частями и почему-то в праздники: по тысяче рублей – к Новому году и Рождеству, полторы тысячи – ко Дню защитника Отечества.
– Людк, а Людк!
– Чё-о?
– Как Дикобраза зовут?
– Дикобраз.
– Это кликуха… А имя?
– Не знаю, Толя, я его имя… Щас он придёт, спросишь.
– Неудобно ж…
– Тогда чё пристал? И вообще, чё лапишь меня?
– Когда я тебя лапил? Залила шары…
– Да пошёл ты, Скляр!
– Ладно, Людк, не бузи! Да не бузи, говорю, убрал я руки…
– То-то же!
– А вот и Дикобраз… Привет!
– Привет, Скляр! Привет, Людк!
– Как живёшь-дышишь?
– Так, по-серенькому…
– Бывшая, что ли, бузит?
– Ага, к сыну не пустила.
– Зараза!
– Не понял… вы уже бухаете?
– Да капель пять всего… Вот, Дикобраз, держи кубок!
Дикобраз грузно опустился на парковую скамейку, выпил самогона и судорожно вздохнул в сторону немых голубеющих цветов.
– Закуси… Тушёнка, пюре, леденцы для свежего дыхания – трапеза, достойная принцев.
– Да-да, покушай… – поддержала предложение Скляра Людка.
– Куда столько плещешь? – забрал у Толика бутылку блескоглазый Дикобраз. – Всё – разливаю я…
Скляр задвигал щуплым туловищем, протестовать же не стал. Но когда выпили, заскулил:
– Плесни в кубки!.. Плесни ещё!
В ответ получил кивок.
В тушёночном жирке Дикобраз разминал хлебную корку.
– Разгулялись на славу… Как говорится, от жидкостей – к твёрдым телам… Молодец, Людка!
– Я чё, я ничё…
– Кормилица… поилица, – осклабился Толик. – Сейчас, дайте-ка вспомнить… Ага! К его ногам летит букет, а в нём от дамочки привет.
– Наплетёт вранья и верит сам в свои бредни, – вскинулась Людка.
– Пусть букета не было, ладно… Но тебе же Дикобраз нравится? – сделался елейно-масляным Скляр.
Улыбчивый взгляд женщины говорил, что она не сердится. Это придало уверенности Скляру.
– Как бы сняться с мели, а Людк?
– Ещё бы выпил, да денег нет?
– Нет как нет, ты права… Снимешь с мели?
– За бутылкой пойдёшь сам…
– Ой, пойду, Людк, пойду.
Пока Толик ходил, рыжебородый Дикобраз говорил женщине об отношениях с сыном – «подростком умненьким и добрым», о бывшей жене – «тонкогубой гарпии», о музее – «хранилище человека, где когда-то работал» и даже о появившейся на небе звезде – «маленьком тычке в темноте».
Гургургулили голуби.
– Прям как вы воркуют, – принял наисердечнейший вид Скляр.
– Вернулся… – нахмурился Дикобраз.
Толик не заметил перемены в приятеле и начал рассказывать о саранче:
– Не поверите, саранча на крыло встала. Набережную… вы следите… всю залепила… Прёт за Волгу, в степь…
![Bo][ing Day истребить «колхозника»](/uploads/covers/fe/bo-ing-day-istrebit-kolhoznika.jpg)
