Вокруг и внутри города было беспокойно и тревожно. Он видел сплошное тёмно-серое свечение, надвигающееся на него издалека, с запада, а также беспокойные всполохи красных огней внутри себя и вокруг. Наблюдая всё это общее движение людских потоков из Сталинграда и в Сталинград, город чувствовал, как время само начинает изменять свой ход, незримо и почти неощутимо огибая город, и как неумолимо подступает в этом жарком июльском месяце к границам города грядущее.
Шёл уже второй год этой тяжёлой войны. Отлаженная, безукоризненно чётко работающая военная машина врага, прокатившаяся победным маршем по многим странам, не встретив практически нигде серьёзного отпора, увязла и забуксовала. И сейчас Сталинград ощущал себя центром притяжения для всей изломанной, разделяющей страну полосы фронта. Городу казалось, что решающая схватка с врагом будет здесь. Именно в этом месте и будет решаться судьба всей войны. Возможно, что здесь в итоге и решится, погибнет ли страна, раздавленная под фашистской пятой, или будет жить.
3
«…Жить. Жить! Только жить!» – стучало в голове старшего лейтенанта. Это была не столько мысль, сколько всеобъемлющее ощущение единственно оставшейся для него возможности, зародившееся где-то внизу живота, поднявшееся до груди и теперь побуждающее его бежать вперёд. Вперёд! Прочь от смерти!
Это чувство билось в нём, гудело кровью в висках, заставляло петлять в этом грохоте, не разбирая пути, уворачиваясь, как ему казалось, от постоянных разрывов то сзади, то спереди, то сбоку, от свистящих вокруг него пуль, чей горячий и тугой воздушный след обжигал ему руки и лицо. Ему казалось, что от следующей пули, от ещё одного взрыва ему уже не увернуться. Ведь нельзя, невозможно избежать того, что предназначено именно тебе. Но очередной снаряд, летящий прямо в него, как казалось ему по нарастающему гулу, каким-то чудом разрывался в стороне. И это заставляло его бежать ещё быстрее, снова и снова пригибаться и отчаянно петлять.
Не так он представлял себе свой первый бой с немцами.
На изнуряющем марше в эти душные майские дни и ночи сорок второго года, когда с каждым километром, приближающим его роту к линии фронта и передовой, приближалось и к нему то неизбежное и неведомое, чего он внутренне и пока ещё не вполне осознанно так страшился.
Старшему лейтенанту представлялось, когда они шли маршем, что местом его первого боя будет огромное, бескрайнее поле. Как в легендах про былинных богатырей, что сходятся с неприятелем в «чистом поле». С одной стороны ровной линией враг, с другой – наши ряды.
Но здесь чёрт знает что творилось с самого начала боя, который длился уже несколько часов. Ни в одном учебнике такого не было, ни на одном занятии с младшим комсоставом такие ситуации не рассматривались. Не было никакого поля, сплошная пересечённая местность, через которую непонятной изломанной линией проходил фронт, смешивая в одно целое и наши, и немецкие позиции. Весь участок наискось перерезался глубокими оврагами, которые сходились в огромную балку, и такими перепадами высот, что, отклонившись и пройдя вдоль оврагов в сторону, можно было оказаться в расположении врага.
В этом хаосе и беспорядке они сначала получили приказ удерживать позиции, а не наступать. Но не могли они удерживать позиции, когда на отдалении от них, вокруг, как слышалось по шуму и разрывам, кипели бои, а на них никто не нападал. И это непонятное ему ожидание и отсутствие неприятеля в такой момент выматывало ещё больше, натягивая канатом и без того натянутые нервы. Когда шум боя справа и слева от них начал затихать, уходя, как показалось старшему лейтенанту, далеко вперёд, к ним пришла команда атаковать противника.
