– Главное, вернись, – прошептала, целуя его, жена.
Как он может позволить себе не вернуться к ним?
Перед глазами у него вдруг встала другая картина, увиденная им, когда, простившись с семьёй, он ехал на вокзал: девушки – хрупкие, худенькие – несут по улице огромный аэростат. Их должно было быть двенадцать. Если хотя бы одной не хватало, их общего веса недоставало, чтобы удержать на земле громадную конструкцию аэростата. Старший лейтенант с интересом, как всегда он это делал, рассматривал тоненькие, стройные фигурки девушек. Внезапно подул сильный ветер, он дул всё сильнее, а они так и не выпускали из рук канатов, бежали, влекомые надувной громадиной, но продолжали держаться. И аэростат уже волочит их по земле, обдирая о тротуар незащищённые локти и коленки, того и гляди унесёт их неведомо куда, но девушки вцепились в канаты мёртвой хваткой, казалось, что их руки невозможно разжать.
«Почему они так упорно продолжают держаться? Странные…» – подумал он тогда.
А сейчас в голове старшего лейтенанта отчаянно крутилось: «Да пропади ты пропадом, война. Я здесь и не нужен никому».
Он бежал, словно его тащил какой-то невидимый аэростат, как тех девушек, и ему представлялось, что он совсем крошечный и бежит по чистому белому листу бумаги, но этот лист неведомые, враждебные ему силы подожгли с двух сторон. И огонь быстро приближается к нему, и надо успеть проскочить туда, вперёд, где пламя его не достанет. Он нёсся по дну одного из многочисленных бывших здесь кривых оврагов. Бежал, подстёгиваемый огнём, совершенно не зная, куда этот овраг его выведет.
Когда все поднялись в атаку, и он тоже, он начал постепенно замедлять бег. Не пробежали и двадцати шагов, как спереди и справа по ним открыли огонь. Засвистели пули – и начали, вскрикивая, падать ребята рядом. Иные, упав, продолжали кричать, иные падали молча и уже не двигались.
Впереди, высоко подняв руку с пистолетом, маячил политрук. Он бежал первым. Бежал прямо навстречу пулям и увлекал за собой остальных.
На бегу старший лейтенант споткнулся и, перекувыркнувшись, упал, оставшись лежать.
– Командира ранило! – закричали рядом с ним.
Один из бойцов, он не смог вспомнить его фамилию, подбежал к нему и, нагнувшись, тронул за плечо.
– Товарищ старший лейтенант, что с вами?
Повернувшись, старший лейтенант посмотрел на бойца и хрипло сказал:
– Ничего. Споткнулся я.
Боец изменился было в лице, но, подобравшись, спросил:
– А почему вы не встаёте? Вставайте, вам вперёд надо…
Ему показалось, что это было сказано с укором. Рассердившись и на бойца, и на себя, он, сморщив лицо, выдавил из себя:
– Ногу зашиб. Сейчас встану. Ты беги, беги вперёд.
«Зачем я соврал ему про ногу?» – успел подумать старший лейтенант, как вдруг боец неестественно широко и удивлённо распахнул глаза. Взгляд его застыл, и он бросился на старшего лейтенанта. Они столкнулись лбами. Боец цеплял одной рукой его за гимнастёрку, другой странно размахивал, как будто пытаясь что-то смахнуть со своей спины. На лицо, на шею, под гимнастёрку старшему лейтенанту потекло что-то горячее и липкое. Он закричал и только потом понял, что у бойца пошла ртом кровь.
Смертельно раненный дёргался и хрипел на старшем лейтенанте, а тот, оцепенев, не сбрасывал его с себя. Смотрел в подёргивающиеся мутной поволокой глаза и видел, как медленно и бесповоротно, с каждым толчком крови, из бойца утекает жизнь.
