– В Ключах не бывала? Тогда не знаешь. Хочешь, так познакомлю?
– Куда, сестра, путь держишь?
Устя вздохнула.
– Куда ж мне теперь деваться. К вам только.
Волнуясь, Устя рассказала обо всем.
– А он уцепился и тащится обок саней. Тогда я топором его…
– Не журись, девка.
– Так человека же порешила…
– Эка невидаль, – дядя Андрей зло мигнул. – Да и не человек он. Для нас, по крайней мере. Кто тебя надоумил вытряхнуть их!
– Тятя, кто больше. Он говорит, японцы на морозе хлипкие, быстро закоченеют.
– Надежный мужик у тебя, Николаха, отец.
Покурив, всадники разделились. Николай поехал проводить Устю на одинокую заимку, куда не заглядывали ни белые, ни японцы, а дядя Андрей с ключевским мужиком решили съездить к развилке дорог.
– Надо глянуть на твое дело, девка.
До зимовья оказалось недалеко. Хозяева были знакомыми и встретили гостей радушно. Загудел на земляном полу пузатый самовар, хозяйка сбегала в занесенный снегом балаган, служивший кладовой, принесла миску твердых, как галечник, мороженых пельменей, кружок сливок.
Только теперь Устя почувствовала, что с утра не ела. Перед тем как сесть за стол, она повернулась к темной иконе Божьей Матери, жарко зашептала молитву, закрестилась.
Николай с удивлением смотрел на сестру, но ничего не сказал. Устя села за стол с покрасневшими от слез глазами, скорбно поджав губы.
Николай все же не выдержал.
– Георгию Победоносцу надо было молиться. Да радоваться. А ты ревешь. Слышь, паря, – обратился он к хозяину, – сестра-то у меня какая! Японца зарубила.
Хозяйка откинула с головы платок, чтобы лучше слышать, замерла у печки, с жадным любопытством уставилась на гостью.
Хозяин, звероватый мужик, до глаз заросший бородой, довольно крякнул.
– Выпить надо по этому поводу, – сходил за ситцевую занавеску, вернулся с бачком китайского контрабандного спирту. – И ты, девка, выпей, погрей душу.
– Не пью я.
Николай тряхнул чубом.
– Можно. Немножко можно.
Жидкость обожгла горло, затуманила голову, растопила на душе тяжелую ледышку.
За маленьким промерзшим окошком залаяли собаки, заскрипел снег. В зимовье ввалился дядя Андрей.
– Молодец, девка! Тебе бы казаком родиться надо, – простуженно захрипел он от порога. – Трое солдат, как вылетели из саней, так и не поднялись. Одного, правда, на дороге нашли. Винтовка рядом.
– Верно, он стрелял.
– Так на дороге и закоченел. Снесли мы их в овражек от дороги подальше. Снежком закидали. И офицерика туда же доставили. Теперь если их и найдут, так только весной.
Уже потемну маленький отряд собрался в дорогу.
– Спасибо, хозяева, за хлеб-соль, – прощался дядя Андрей. – Устю мы забираем с собой. В поселок ей не вернуться. Вы нас не видели. А то Тропин или Букин прознают…
– Не выдумывай, не гневи Господа.
Хозяйка у порога поцеловала гостью, перекрестила.
– С Богом, милая.
Ее муж вышел во двор без шапки, в одной рубахе и так стоял, пока не затихли за темной завесой скрип полозьев и топот лошадей.
В поселке стало слышно, что партизаны напали на японцев, уехавших в завод. Что в перестрелке убили Устю и лошадей.
Кто принес эти слухи, неизвестно, но они упорно кочевали из дома в дом, обрастая страшными подробностями. Алеха Крюков на людях ходил пасмурный, разговоров о дочери избегал.
– Не береди душу, – обрывал он собеседника, если тот начинал неуместный разговор.
Жена его, увидев жалостливые глаза соседок, принималась плакать.
Крюковы знали о судьбе дочери, но делали вид, что слухам верят. Матери же даже не приходилось и притворяться. Она и верила сообщению тайного гонца, и жадно прислушивалась к разговорам.
