Шанежная – заимка большая, землянок пятьдесят. Степанка и Шурка Ямщиков с толпой сверстников целыми днями в сопровождении собак носились по тропинкам между землянок, уходили в сопки, ставили по сиверкам петли на зайцев.
Степанке накануне Первого Спаса исполнилось двенадцать годов. Большой уже. Две зимы в школу ходил. Когда-то – Степанка это знает – жили они хорошо, справно. Каждую осень забивали на мясо корову, бычка-двухлетку, три-четыре овцы. Были у них и добрые кони. Но приключилась беда: злосчастной ночью переправились с той стороны хунхузы и угнали косяк коней. Попали в этот косячок и четыре – самые лучшие – лошади Степанкиного отца, Илюхи Стрельникова. Другим домам вышел, конечно, убыток немалый, а Стрельникову – прямо разор. Подался тятька с двумя приятелями – с Алехой Крюковым и Никодимом Венедиктовым – по следу хунхузов. След потеряли, и приятели вернулись обратно. А тятька – по их рассказам – решил махнуть на Хайларский базар, где часто сбывали хунхузы ворованных лошадей. Приятели Илью отговаривали, пользы от этого получилось мало. Уехал Илья и с тех пор сгинул. Шесть лет прошло. Был бы живой – давно уж вернулся. Остались шестилеток Степанка и его тринадцатилетний брат Савка без отца.
Федоровна, мать Степанки, два года ставила в церкви свечи толстые, яркого пламени, рублевые. А потом потоньше – где их, рублей этих, взять.
Через два года надела черный платок, плакала, билась на холодном церковном полу, молилась. Оплывала, таяла перед образом тоненькая свечка, поставленная за упокой раба Божьего Ильи.
– Господи… Господи-и… Жить как? Научи.
Умела Федоровна мало-мало бабничать. Пригодилось.
Все кусок хлеба в дом. С тех пор стала для многих бабушкой. В тридцать семь лет-то – бабушкой. Го-осподи! Милостивый!
– Не ропщу я, Господи. За грехи наши тяжкие наказуешь… не ропщу я…
Год назад женила Федоровна старшего сына, Савку. Хоть и рано женить, а женила. Крепче привязан будет к дому. Время-то смутное, не доглядишь – уйдет из дому. Хоть к этим самым партизанам уйдет. А от жены не так просто. На службу Савку не возьмут – хромает парень.
Ударившие морозы загнали ребятишек в жилье. Заледеневшие окошки пропускают мало света, и в просторной землянке даже в полдень стоит полумрак. По углам прячутся густые тени. Федоровна, мать Степанки, в землянке за старшую. Народу в землянке живет много. Благо уже все большие. Степанка младший, а уже помощник.
Но больше всего в это беспокойное время доставляет забот крестный сын и племянник Федька, рыжий насмешливый парнюга.
Вот и сейчас он вместе со своими дружками Лучкой Губиным и Северькой Громовым ввалился в зимовье. От полушубков парней пахнет свежим морозным днем, остречным сеном, лошадьми.
– Эх, как тут тепло, – крякнул он, раздеваясь. – Погреемся сейчас! Молодец Пегашка.
– Опять бегали?
– Да нет, тетка, старый долг с белого воинства получили, – хохотнул Федька. – И сейчас, не рыдай, мать, во гробе, будем гулять.
Парни разделись, подсели к столу.
– Шибко отчаянные вы, ребята, – не унималась Федоровна. – Поосторожнее вы с ними. Как бы беды не нажить.
– Не бойся, крестная. Ухо мы держим востро. Чуть что – и поминай, как звали.
– Спаси вас Христос, – Федоровна крестит парней. – Забубённые вы головушки. Научили бы лучше ребятишек, как петь Рождество.
– Это мы можем, нам это раз плюнуть, – отозвался Северька. – Степанка, Шурка, идите-ка сюда.
