…Ду-ту.
Ду-ту.
Ду… …
…– Всё кончено, – я выпал из состояния глубокой задумчивости, внезапная догадка обожгла сознание, и я не узнал собственного голоса, – как это ни прискорбно, мы все умерли.
– Ты чего, с дуба рухнул, – прохрипел Вован, – как это умерли? Вот мои руки-ноги. Вон сирень за окном. С дыркой в башке зелёнку не пьют. Да пошёл ты…, – он выбросил пальцы веером, плюнул на пол, поднялся и с матюгами вывалился из купе.
– Да, уж, Павел, – проблеял Афиноген дрожащими, белыми, как мел губами, – что-то вы напутали. Оревуар, месье, – он выскользнул из купе и понуро поплёлся следом за бандитом. Мне померещилось, будто он поджал хвост.
В голове клубился сумбур разных мыслей. Хотелось забиться в угол от отчаяния, но усилием воли убедив себя, что всё это наваждение, и, не желая без толка засиживаться в купе, я вышел на пустой перрон. Тишина, ни шороха, ни звука. Яркое солнце, разносящий пьянящий аромат лёгкий тёплый ветерок, фантастический узор облаков в ясном небе и абсолютное безлюдье лишь подчёркивали нереальность окружающего мира. В конце платформы за остеклённым навесом, поддерживаемым увитыми цветами колоннами, виднелись распахнутые на обе стороны высокие двери, и я зашагал в том направлении.
Внутри открылось объёмное пространство. Круглый в плане высокий зал хорошо освещался через остеклённый потолок. На два яруса внутренних балконов вела мраморная лестница с ограждением. Внизу между расположенных по кругу высоких дверей висели гобелены. Напротив большого камина с канделябрами стояли диваны и кресла со столиками между ними. Рядом настенные жирандоли подсвечивали богатый бар с каменными полками и столешницей. В других простенках выделялись огромные аквариумы без живности, стеллажи с книгами и какими-то артефактами, старинные доспехи и оружие на стенах. Однако во всём этом великолепии не присутствовало и капли жизни. Плотная густая тишина ощутимо давила на нервы, и я специально ходил, громко топая по светлому полированному камню пола.
Пройдя по кругу, я по достоинству оценил роскошное убранство, открыл одну из множества дверей и слегка оцепенел, поскольку увидел знакомую до последней мелочи обстановку. От волнения в горле появился комок.
Комната точно копировала мою детскую. На широком подоконнике теснились многочисленные поделки, в которых я узнал свои работы разного времени. На придвинутом к окну старом письменном столе, превращённом в верстак, валялись инструменты, электродетали, деревяшки и железки. Там же лежала недоделанная электрогитара. Я и вправду последнюю не доделал. Пол вокруг стола был усыпан рабочим мусором. На покрывающих стену от пола до потолка полках теснились разные книги от фантастики и приключений до справочников по радио и словарей немецкого и английского языка. В углу рядом с диваном стояла тумбочка с катушечным магнитофоном «Вильма». На стене красовалась лично мной нарисованная прямо на обоях картина морского прибоя, а пол покрывала потёртая красная ковровая дорожка.
Открывшаяся за другой дверью комната тоже повергла меня в изумление. Она во всех мелочах повторяла ту, которая была у меня после переезда во времена учёбы в «Бауманке». В углу стоял старый книжный шкаф. Я усмехнулся и, протянув руку в глубину, вытянул из тайника журнал «Плейбой». Там же в заначке лежало несколько десятидолларовых бумажек. Большой письменный стол с древним 286 компьютером и громоздким монитором, был завален дискетами и листами с моими записями, набросками и расчётами. Разложенный диван бугрился неубранной смятой постелью. На стене висели плакаты и вырезки из журналов с портретами спортсменов, моделей и музыкантов. Спинку стула украшали потёртые джинсы и пара рубашек. На полу под ними рядом с пудовой гирей и гантелями валялись грязные «сырники». В углу приткнулась тумба с ящиками, набитыми деталями, целыми и разобранными устройствами, проводами и разными приборами.
