*******
Самолёт приземлился в краевом центре. Посёлок, где проходила лечение Любовь Ефимовна, располагался в часе езды, за городом. Енокентий, утомлённый всплывшим в памяти прошлым, не смог поехать сразу. Он не поехал, чтобы ещё раз обдумать или одуматься и если ехать, то завтра, но на весь день. Остановился в городе, должно быть в дорогой гостинице. На просьбу найти что-либо скромнее, администратор предложила номер… в старой тюрьме говоря «Там с питанием вдвое дешевле нашего». Мы умеем шутить.
Утром, в диспансере, выписали многоразовый пропуск и назвали номер палаты. В просторной палате стояло три койки, небольшой столик, на столике три пластиковых стакана. При входе, в его сторону, нехотя повернули головы больные. Среди них не было Любови Ефимовны. Он уже извинялся за свою ошибку, когда до него донёсся приглушённый, голос «Кеша? – Голос с кровати у входа повторил – Кеша, я знала, что ты найдёшь меня». Женщина, нет глубокая старость, называла его по имени в психоневрологической палате. Она села «Ты не узнал меня Кеша?» Узнавание приходило медленнее, чем осознание того, что перед ним его Любаша. И вдруг, он, потеряв контроль, упал перед ней, он обнял её ноги, затем поднялся и не в силах оторваться стал целовать. Целовал, а слёзы катились ручьём. Когда, он смог остановиться, она смотрела на него тем же безучастным взглядом, что и в их ночь, ночь последней встречи, только волосы, изреженные временем, упавшие на лицо не могли скрыть увлажнившиеся глаза. Она смотрела и молчала. Он намеревался пробыть с ней весь день, она же, через час попросила уехать, сказав, что завтра будет ждать его.
Озадаченный, или скорее принявший как должное подобное отношение к себе, Енокентий, на следующий день сдал вещи в камеру хранения и рассчитался за номер, чтобы выполнив обещанное ехать назад. «О чём говорить? Говорить не о чем – сказал он себе». Только в удивление, Люба, неузнаваемая Люба в полуулыбке ждала его у проходной, щеки, словно занятые на один день, заметно выделялись румянцем. Она заговорила о себе, о своих мужьях, детях. За день, она сказала о своей судьбе столько, что кажется нельзя не только прожить, но, прожив, нельзя помнить детали произошедшего. Она и его спрашивала о каждом его шаге, и чем больше, чем откровеннее он говорил о себе, тем заметнее менялось её настроение и к возвращению выглядела уставшей, щёки вновь побледнели: словно, она вместе с ним была участницей его крайностей – казалось, она слушая его, тратит свои силы, а истратив, попросила проводить в палату. Устал и Енокентий.
У входа, его остановили окриком «Одень сменку – Он не успел ни о чём подумать, Люба скинула свои тапочки, осталась босая на уличном выщербленном бетоне – Возьми мои Кешенька. Возьми они разношенные. Я до палаты дойду так». Слёзы душили его, в палате он вновь потерял контроль «Родная. Родная… – повторял он как много лет назад, и вновь не смог продолжить. Повторял, впервые понимая значение слова. Она села. Что-то произошло. Её сухие глаза блеснув, упёрлись в него – Ты прости меня Кеша. Я боялась, что ты придёшь, боюсь и сейчас. Больше не приходи». Лицо изменилось, сжатые, даже скошенные губы заставили отвести взгляд. Вошедший доктор просил покинуть палату. На проходной забрали пропуск, пояснив «Больная переведена в блок интенсивного лечения. У неё рецессия. Лечащий врач ограничил общение. Близкие могут, но в его присутствии – И добавили – При острой необходимости».
