– Тут странно, – говорит Кореде. – Каждый час кто-нибудь взбирается на колокольню и рисует точное время. Колокола наверху нет, но есть балка с чугунным хомутом в том месте, где он мог висеть. Существует строгое расписание, и горожане его четко придерживаются.
Старики знают кучу фигни и обожают делиться. Я просто не люблю слушать.
Фургон паркуется точно под нарисованными часами, на земле, забрызганной старой и свежей краской. Для меня это интереснее самих часов. Словно арт-инсталляция, живой взрыв множества цветов, буйствующих под раннеполуденным солнцем. Мы все выбираемся и осматриваемся.
Жители Эшо нас в основном игнорируют. Следы ведут как к луже краски, так и от нее. Сотни, может быть, тысячи отпечатков ботинок, одни недавние, другие выцветшие, третьи – лишь призраки следов живых и умерших людей. Я знаю, что Ийанда подумывает купить городу новое здание администрации и работающие часы, но еще я знаю, что город не беден. Я вижу машины, и среди них немалое количество «Мерседесов», вижу, что на главной площади нет попрошаек. Люди хорошо одеты, и это знак достатка. Нет, они перекрашивают часы сознательно. Это традиция.
Может, это здание городской администрации, может, раньше оно было церковью, но я знаю, что это не важно. Перед открытыми двойными дверьми ожидает мужчина. Внутри стоит гроб. Мы выгружаемся из фургона, и все как один обходим краску. Ийанда лениво считает в уме, перемножая стоимость краски за один год на вероятность падений. Селина хотела бы, чтобы он перестал постоянно все воспринимать в денежном эквиваленте.
– Мы здесь ради нашего покойного брата, – говорит Кореде. – Давайте переключимся на него.
Мы окружаем гроб, и я знаю, кем был умерший. Я видел трупы и раньше, даже родственников, но ни один не вызывал таких чувств, как этот человек, которого я никогда раньше не встречал, но не чужой мне. Бородатый, с растрепанными пепельно-седыми волосами. Его лицо покрыто шрамами, как будто он пробежал через склад, полный бритвенных лезвий. Его веки зашиты, но нить тонка, и я замечаю ее только потому, что интересуюсь такими вещами. Пахнет благовониями, но под ними чувствуется легкий душок формальдегида. Я чувствую глубокую печаль и, к своему удивлению, понимаю, что вот-вот заплачу.
Кореде придвигается ко мне.
– Вы не всегда опираетесь на трость, – замечаю я.
– Если расстояние небольшое, справляюсь сам, – говорит он. – Что ты чувствуешь?
– Тоску. Почему мне кажется, что мы знакомы, если мы даже не встречались? Почему мне грустно?
Кореде вздыхает:
– Тебе тоскливо, потому что ты чувствуешь, что тебе не хватает человека, похожего на тебя, отличавшегося от других чем-то неочевидным. Тебе кажется, что вы знакомы, потому что такие, как мы, всегда ощущают друг друга, даже не осознавая этого. Это как дыхание. Большую часть времени ты не осознаешь, что делаешь это, но попробуй задержать дыхание – и, готов поспорить, ты по нему заскучаешь, – он издает короткий, лающий смешок. Вблизи мне видны все его поры. Не могу поверить, что однажды со мной это тоже случится.
– Кто мы?
– Мы – люди, которые знают, – говорит Кореде, словно это что-то объясняет.
Я перевожу взгляд на тело.
– Такое чувство, что он не умер.
– Это потому, что он не умер. Его дух где-то в воздухе. Этот человек был бездомным бродягой. Тот, о ком мы скорбим, всего лишь нашел прибежище в этом теле. Он отправился дальше.
