Валя оттолкнула Диму: «Уйди подальше!», метнулась к брату:
– Толенька, маленький… всё хорошо… это я, я… смотри сюда… смотри на меня…
Дима отступил в густую тень у забора, не зная, броситься ему к Вале на помощь или она сама справится? Ведь не в первый же раз, наверное, этот припадочный так возбуждается…
Толя мотал головой, мычал и рвался из рук сестры. А она ловила в ладони его лицо, взглядом держала зрачки, гладила по щекам, по голове:
– Толечка, братенька, это я… я тут… я с тобой… всё хорошо, мой родной, мой любимый…
И уластила, успокоила. Толя замер, закатив глаза, приоткрыв слюнявый рот; штаны его вдруг намокли – он описался и расслабленно повис на сестре. Валя повела его прочь, приговаривая нежно:
– Ничего, ничего, маленький, всё хорошо… сейчас в баньке помоемся, переоденемся…
Диму затошнило так, что едва не вывернуло. Он опустился на траву. Посидел немного, отдышался и побрёл в летник. Долго лежал в нагретом солнцем, пропитанном запахом трав сарае, не думая ни о чём. Ждал, когда придёт Валя, и они спокойно обсудят, как дальше жить. Вместе непременно что-нибудь придумают. Вместе…
Он то засыпал, то просыпался во мраке, обступившем его со всех сторон – луна той ночью так и не показалась на затянутом чёрным крепом небе; и опять засыпал, во сне продолжая прислушиваться, не идёт ли Валя.
Она не пришла.
Очнулся Чистов на рассвете усталым, разбитым. Вяло собрал вещи, пошёл во двор. На крыльце Валя складывала в знакомую корзинку еду. Мне в дорогу – понял Дима. Сердце сбилось с ритма… Подошёл, хотел обнять, поцеловать, но натолкнулся на отстраняющий взгляд и не посмел. Попытался сказать что-нибудь тёплое, доброе, не нашёл слов, кивнул молча.
Синие глаза Вали плакали сухо, без слёз.
…В Москве случилось то, чего никто не ожидал: Чистов бросил учёбу, ушёл из дома в какую-то общагу, где три дня страшно пил, а потом попытался повеситься. Собутыльники вызвали «скорую»…
Через месяц мать забрала Диму из больницы и позвонила Лене Полевой. Лена не утешала, не упрекала, просто всегда была рядом – спокойная, преданная…
Год спустя, похудевший, молчаливый, Дима восстановился в институте и на «отлично» защитил серию сибирских пейзажей. Среди них выделялся вид освещённого полной луной таинственного лесного озера с одиноким белым лебедем у берега.
…За панорамным окном мастерской стемнело. Но Чистов и без света, и даже с закрытыми глазами видел картину: сквозь сумбур тёмных как ночное небо тревожных мазков неясным светом проступает обнажённая женская фигура в профиль. Женщина напряжена, словно хочет, но не может двинуться; на запрокинутом лице смирение узника, уже полюбившего свою неволю. Длинные волосы падают за спину, в их линиях угадывается вторая фигура – мужская. Остро ощущается: женщина и мужчина неразделимы, как проросшие друг в друга растения… Валя и Толя. Сестра и брат. Но искусствоведы, в их числе и друг Дмитрия Павловича известный галерист Игорь Борисович Зорин, полагают, что так художник изобразил любовников, и нахваливают интересную находку.
Ещё специалисты отмечают неизменно бушующую в картинах Чистова энергию жизни. Источником этой неутихающей с годами чувственности все называют жену мастера Елену Михайловну Полеву – его Музу и Берегиню.
Дмитрий Павлович это мнение не опровергает.
