Я снова остался один. В голове была каша – какой-то перепуганный начальник, мутные интересы «больших дядь» до нашего «села», какие-то левые комитетские с левыми интересами… и ведь вроде выглядело всё логично, вот только чересчур как-то, и, самое главное, такого раньше тупо не было. Моё «ментовское» чутьё прямо указывало на полную «залепу» происходящего. Кстати, о левым интересах, что там с моими фотографиями-то? Так-так, заходим, смотрим – фотография за тот день и то время есть, но только на ней ничего нет – просто черный экран и ничего… хотя нет, какой-то он всё же слишком черный, даже матовый. Нет, всё. Убрал телефон. Ну его, так и тронуться при моей работе недолго. Мозг реалиста просто не мог это воспринять и логически объяснить.
Сев за стол, стал разбирать бумаги. Под руку попался неисписанный лист формата А4, который я чисто машинально положил перед собой, взял карандаш и стал что-то чертить. Нет, это не было начало песни группы «Ненси». Состояние было полной отрешённости от реальности, не располагающей к зарисовке портретов. Когда же я пришел в себя, то увидел, что на листке начерчен тот самый символ в пентаграмме. Не большой, диаметром около десяти сантиметров. Стало как-то не по себе и по телу пробежал холодок. Быстро выдвинув ящик стола, начал шарить там рукой в поисках ластика, однако наткнулся вместо него на не до конца задвинутое лезвие канцелярского ножа! С шипением извлёк руку и обнаружил на большом пальце хороший, глубокий порез. Мать твою! Кровь стала активно капать на стол, в частности и на мой «рисунок». Схватив из другого ящика черновик, я вытер со стола кровь, размазав её по листку, и пошел к раковине промыть перекисью порез и наложить пластырь, благо хоть раковина располагалась в кабинете и была аптечка.
В этот момент, размазанная по всему рисунку кровь стала светиться голубым огнём, затем им вспыхнула и вся пентаграмма, а ещё через мгновение вместо пентаграммы образовался чёрный провал, из которого вырвалась струйка густого чёрного, как копоть, дыма. Она взмыла под потолок, крутанулась и устремилась в направлении единственного человека, находящегося в помещении…
На третьи сутки непрерывной работы начальный ажиотаж и пыл стали спадать. Домой никого не отпускали, люди ели и спали урывками часа по два прямо в своих кабинетах, все были «выжаты, как лимон». Это скотское, по своей сути, отношение к человеческому ресурсу называли: «служебной необходимостью», «долгом», «особыми условиями службы» и прочей мерзкой блёвней, годной, разве что, только для срочников на КМБ и неполовозрелых курсантов.
На четвертый день, около девяти утра я был разбужен мерзким звонком служебного телефона. На мобильные не звонили принципиально – таким ненавязчивым способом контролировали на работе ты или нет. Подняв голову со стола, отодрал прилипший к щеке протокол какого-то допроса и снял трубку.
– Старший следователь Серов, слушаю.
– Серов? – звонили начальник следственного комитета, – Живой там? Давай пиши рапорт на отгул и дуй ко мне. С вашим руководством я всё согласовал, после моей резолюции можешь сразу в кадры нести.
И так, за трое суток непрерывной работы, которая закроется по обычаю восьмью часами за сутки, дали целый день отгула. Неслыханная щедрость! Снова зазвонил телефон. Какой скот придумал такой мерзкий звонок на нём?
– Серов, слушаю, – крайне недовольным тоном, ответил я, а если бы позвонили ещё и третий раз, ответил бы просто: «Алло» или «Слушаю», а на четвёртый мог бы уже спросить, не скрывая раздражения: «Какого хера надо?». Начальство знало, что подобные ответы были обусловлены продолжительным пребыванием на работе, и особо на этот счёт не возмущалось, относилось, мать их, с пониманием – тупо игнорируя…
