Арина слушала молча, и всё её досада да зависть разбирали. Уж больно им-то с Хаврошей тяжело жилось! И одеться не во что, и иной раз хлеба перекусить не приходится…
– Вот, – рассказывала тётка Варвара, – сейчас Рождество наступает. И пойдёт по всему городу веселье, пляс – сердце радуется. А для ребят ёлки там устраивают!..
И пошла Варвара сказывать, как купят господа ёлку, обрядят её конфетками, пряниками, игрушками разными, яблоками да орехами – и детям её подарят. А дети свечи на ней зажгут и давай вокруг ёлки плясать да сласти рвать.
Словно зачарованная слушала Хавроша тётку Варвару. А Арина и говорит:
– То-то деньги у господ без глаз: куда не швыряют!
Тётка Варвара даже обиделась за господ:
– Что ж, сестрица, – не всем же по-свински жить, вроде вас!.. Тоже и себя, и детей потешить охота!.. А что деньги зря бросают, это точно… Вон, намедни ёлку пошли покупать – приступу к ёлкам нет: либо три рубля, либо пять, а то и десять рублей отдают… Вот что!..
– Десять целковых?.. – Арину даже в жар бросило. – На десять-то целковых мы бы полгода беспечально жить могли.
Хавроша так и заснула в радужных мечтах. А наутро Арина и сказала Хавроше:
– Сходи, доченька, на село, к учительше Клавдии Васильевне: поклонись от меня, скажи, разнедужилась-де я вовсе, не даст ли мучки с четвёртку, да масла, да полтинник – праздник встретить. Скажи, у сестры просила – и слышать не хочет: какие, говорит, у меня деньги?.. Да ты, Хавроша, у учительши и переночуй, а ночью не ходи…
Живо собралась Хавроша: материнскую кацавейку надела, платком обмоталась, валенки обула. Потом под лавку сунулась и отцовский топор разыскала… Заткнула его за платок назади и пошла в путь-дорогу… Хавроша-то себе на уме… Недаром она с вечера тёткины россказни слушала…
Лютый мороз трещит на дворе. Солнышко, всё окутанное мглой, стоит на небе красное, словно сердится на кого!..
Идёт Хавроша – скорым-скоро; «хруп-хруп» – похрупывает мёрзлый снег под валенками, а думы Хаврошины так сами на крыльях её и несут. Вышла за околицу, спустилась к реке тихо-тихо, кругом мертво…
Беги, Хавроша, беги, касатка, не то смёрзнешь, такая-сякая!.. Студёно!.. Руки-то коченеют, под кацавейку мороз набирается, и нос вишенкой горит. Вошла Хавроша в лес, устала, запыхалась. Да слава Богу, вон, в стороне стоит ёлочка, какую ей надо: кудревастенькая, высоконькая, аккуратная такая!.. Достала Хавроша топор и полезла по сугробам к ёлочке. Ноги вязнут в снегу: не то что по пояс, а по горло Хавроша в сугроб ушла. Да ничего, выкарабкалась!..
Ох, только уж вот этот мороз!.. Скрючил он пальцы у Хавроши – не разогнёшь; топор не удержишь в руках, а не то что рубить… Стала Хавроша на пальцы дуть, да мороз дух захватывает, всё в ней стынет!.. Даже заплакала Хавроша.
Чу!.. Скрипят полозья, лошадь фыркает!.. Никак едет кто!..
Ободрилась Хавроша, оглянулась и видит, что точно кто-то едет, да никак свой…
– Дядя Андрей!.. Андре-ей!.. – На дороге за елями остановились розвальни, и вся лохматая, словно обсахаренная, лошадёнка дымилась от пара… Бородатый рыжий мужик сошёл с саней и оглянулся…
– Хаврошка?.. Да как ты сюда попала?..
– Да я за ёлкой!.. А ты в город?..
– В город и есть!..
– Сруби, дядя Андрей, ёлку-то… В город свезём. Ишь, тётка сказывала, господам они нужны… Деньги платят…
Мужик почесал затылок и сказал:
– А что, братец ты мой, и то!.. И тебе срублю, и себе пяток возьму… Продадим и то… Ступай, ложись в сани-то, прикройся веретьем, а я, дай срок, нарублю…
