Что интересно – Олег это сам понял. Рисунок он выбросил, сказав – «в жизни ты лучше».
Рисунки все были грубоваты, линии – по-мужски угловатыми, но четкими, ясными; штриховка – плотной, густой… Изображения были небольшими: они заполняли пустоты вокруг главного содержимого ежедневника, а это была информация – телефоны, адреса, неведомые аббревиатуры, цифры… Имен при этом не было, но эти записи, тем не менее, всегда оставляли вокруг себя пустые места, словно специально предназначенные для рисунков. Ежедневник как будто существовал в основном ради того, чтобы Олег нарисовал там очередной пистолет, а не вывел очередную сумму из каких-то слагаемых, не записал подряд штук двадцать номеров телефонов, не перечислил несколько адресов, – сокращённых, но иногда узнаваемых: Фон, Сув, или Кам, – Фонтанка, Суворовский, Каменный остров…
Суровый, каменный, гранитный, парадный Петербург также присутствовал на этих рисунках, – фрагментами барельефов, обрамляющих слепые окна старых домов, изломанными изображениями недобитых вандалами наддверных витражей, головками младенцев-путти, порхающих по облупленным фасадам, фигурками морских коней с запыленных решеток невских мостов… Впрочем, что мордашки путти, что морды морских коней, – все они у Олега выходили каким-то страховидными… Оружие у него получалось лучше.
– Как здорово, как красиво, – искренне говорила Лена, разглядывая новый рисунок. («Он не художник, конечно, – мелькало у нее при этом в голове, – ему бы учиться и учиться, но все равно – надо хвалить…») – А меня вот бог «убил» – рисовать, я кружочек не могу изобразить ровно, – всегда яйцо получается.
Олег смотрел на нее, начиная улыбаться, все шире и шире, и снова сжимал губы, привычно скрывая улыбку; потом склонял большую лобастую голову набок и рассматривал Лену – глаза теплые:
– Давай, нарисую я тебе кружочек… Где? Здесь? Здесь? Или – здесь?
Удивительно. Взрослый мрачный мужик, а иногда игривый, как кот. Вот сейчас он, мягко касаясь Лениного тела, шутливо прикладывает ладонь, задерживая ее то у нее на груди, то на животе; заглядывает в глаза Лене, спрашивая; она поддерживает шутку и кивает на каждый вопрос… Он уже и не спрашивает, просто держит ладонь на ее животе, а она кивает снова. Кивает снова и снова. И улыбается.
Они смотрят друг на друга. Улыбки замирают. Шутки затихают. Все вдруг становится очень серьезно.
Секс – это как лавина в горах, мечтательно размышляла Лена. Много снега и крутой склон горы – и она будет сходить регулярно. Гора – ясен пень, это ваши жизненные обстоятельства. А снег – это ваша с ним влюбленность.
Лавина сходит и засыпает все – ущелье, скалу, холм и впадину. Ровно все. Гладко. И тихо. Неправда, что после соития грустно все живое: на влюбленных это правило не действует. Скорее, соприкоснувшись душами, а не только телами, попадают они в то заповедное место, где несколько иное отношение ко всему сущему. Без оглядки на пол, на возраст, на счет в банке. Одно на двоих и общее. Жаль, что это быстро проходит, но…
Проходит вообще все.
