От этих мыслей становилось еще поганей.
Внимательно Лена следила здоровым глазом за образом жизни внезапного своего сожителя и спасителя: домосед и молчун, иногда он внезапно «подрывался» куда-то и уезжал надолго, возвращался часто далеко за полночь. После таких отлучек приносил ей маленькие подарки – цветы, иногда просто незатейливый пестрый букет из всякой садовой мелочи, которые продают старухи возле станций метро и подземных переходов, или коробку конфет, купленную в ближайшем магазине «24 часа», или здоровенный пакет с северной нежной клубникой – лето в Питере шло своим чередом… Однажды этим подарком оказалась дореволюционного года выпуска книжка «Жизнь двенадцати цезарей»… Уличные книжные «развалы» у станций метро не были редкостью, но – раритет же… На удивленный Ленин вопрос – «где купил?» – Олег ответил – «ночью в Питере можно слона купить или продать, и не заметить…»
О да, это было так! И ночью, и днем. Лена вспоминала, как ездили с Алиной закупать продукты по дешевке на Сенную площадь… Тогда, лет семь назад, весь город превратился в один вещевой рынок.
Вот и на Сенной – тоже.
Все нужное и ненужное было разложено здесь, на клеенках на земле, на ящиках, на коробках, на газетах…
…рыбные консервы, «тушенка», копченая колбаса, простыни с мелким штампом «Минздрав» по всему полю, колбаса вареная, сырое мясо (неизвестно чья вырезка, возможно, даже свиньи), сушеная рыба, вязаные носки и салфетки, слегка заржавленные гвозди-«десятка», матрешки с лицом Горбачева и Ельцина, самовар, стопки партийных и комсомольских билетов, ордена – «Ленина», «Красного знамени», медаль «За отвагу», солдатская шинель, женские бюстгалтеры, детские колготки, водка, «Советское шампанское», опять банки свиной «тушенки», аудиокассеты, деревянные шахматы, тонометр, пачки соды, пачки «Беломора», меховые шапки-ушанки, и военная одежда, и китель полковника ВВС с орденскими колодками, и армейские кирзовые сапоги, и детали непонятного назначения, с проводками, отечественная косметика – помада и крем – прямо на картонном ящике на снегу, и опять – обувь мужская и женская, и детская!
Таким же разношерстным, как ассортимент этих развалов, был народ, их продававший. А одно время, летом, можно было видеть на Сенной мужика – пожилого, раскосого, бледного – с характерными признаками лепры, проказы… Начитанная Алина возбужденно шептала Лене на ухо: «Посмотри, посмотри на него – „львиный лик“, утолщения на скулах и надбровных дугах, выпавшие брови… Классика, как на фото в учебнике…» Другой, еще молодой парень, сидел по пояс голый на ящике у здания Гауптвахты, и на груди у него красовалась огромная синебагровая опухоль. Легкомысленная Лена думала, что «это просто такой большой прыщ», пока дома Алина не показала ей в справочнике по венерическим болезням фотографию сифилитической гуммы…
Лена, содрогаясь, поведала об этих случаях Олегу. Он выслушал на удивление внимательно и уронил внушительно, но непонятно: «Выгнали… Как хочешь, так и живи. Эх, коммуняки…»
Олег гораздо больше знал об этой жизни, чем она, Лена.
Совместную с ним жизнь в его квартире можно было бы назвать «как у Христа за пазухой» – тихо, спокойно, сыто и довольно. Если и мешала она, Лена, по Олегу это было совсем не заметно.
Но все равно она упрямо думала о том, что нельзя ей постоянно жить здесь: ведь он ей ничего не обещал.
С жильем что-то надо было делать.
