Она провела пальцем по краю пледа, задумчиво поджав губы. Мысль пришла неожиданно, но с удивительной ясностью: "Я запомню. Если с ним что-то случится – напомню. Или наоборот." Эта мысль не была страшной или болезненной – просто тихое обещание самой себе, клятва, которую никто не слышал.
Настя перевела взгляд на дверной проём, откуда доносился звук льющейся воды. Олег мыл чашки, напевая что-то себе под нос. Такой обыденный, домашний момент – и такая необъяснимая глубина чувства внутри неё.
Она улыбнулась, но улыбка получилась задумчивой. Возможно, именно такие мелочи – фильм, револьвер, который так восхитил мужа, эта тихая пятница – и были самым важным. Тем, что стоило запомнить.
Болезнь пришла незаметно – сначала небольшая усталость, затем боли, которые Настя списывала на возраст. Когда врачи наконец поставили диагноз, время уже было упущено.
Олег переоборудовал их спальню. Стерильность больничной палаты смягчалась знакомыми вещами: фотографиями на стенах, книгами, маленьким радиоприёмником, из которого лилась тихая музыка. Шторы были постоянно прикрыты, создавая мягкий полумрак, в котором Насте было легче.
В комнате стоял особый запах – лекарств, антисептиков и тех цветов, которые Олег приносил каждое утро. Он менял воду в вазе, стараясь не шуметь, когда Настя дремала.
– Опять тратишь деньги на эти букеты, – сказала она однажды, не открывая глаз.
Олег вздрогнул – думал, что она спит.
– Они тебе нравятся.
– Мне нравится, что ты их приносишь, – её голос звучал тихо, но твёрдо. – Дело не в цветах.
Болезнь истощала её тело, но не дух. Она оставалась прежней Настей – только теперь её мудрость, её спокойствие проступали ещё отчётливее, словно всё лишнее стёрлось, оставив самую суть.
Медсестра приходила дважды в день. Олег научился делать уколы сам – Настя не хотела лишних людей в доме. Она не жаловалась, даже когда боль становилась невыносимой. Только её дыхание менялось, становилось прерывистым, а пальцы крепче сжимали простыню.
В такие моменты Олег садился рядом, брал её руку и говорил – о чём угодно, только не о болезни. О книгах, которые она любила, о новостях, о своих проектах. Иногда просто молчал, позволяя тишине говорить за них обоих.
– Знаешь, – сказала она однажды вечером, когда за окном уже стемнело, а в комнате горела только маленькая лампа, – я никогда не думала, что тишина может быть такой… полной.
Олег посмотрел на неё вопросительно.
– В ней всё есть, – пояснила Настя, глядя куда-то мимо него. – Всё, что было важно. Всё, что будет важно после.
Её лицо в полумраке казалось почти прозрачным, но глаза смотрели ясно, как всегда.
Каждый день Олег замечал, как болезнь забирает её – по кусочкам, словно прилив, смывающий песчаный замок. Настя теряла вес, её кожа становилась тоньше, почти прозрачной, а волосы – тусклыми. Но глаза оставались прежними – глубокими, внимательными, живыми.
Он приносил ей новые лекарства, рассказывал о многообещающих методиках лечения, которые вычитал в интернете. Говорил уверенным тоном о том, что через месяц ей станет лучше, что к осени они смогут выбраться на дачу. Он знал, что лжёт. Она знала, что он знает.
Однажды вечером, когда Олег менял капельницу, Настя накрыла его руку своей – лёгкой, как осенний лист.
– Не нужно больше этого, – сказала она тихо.
– Чего? – он сделал вид, что не понимает.
– Этого спектакля. Я не боюсь, Олег.
