Витька посмотрел на него с нехорошей, тяжелой серьезностью. Привалов с опозданием сообразил, что его друга, во-первых, уже хорошо повело от спирта, а во-вторых, он этого еще сам не понял. В такие моменты Витька обычно бывал особенно неприятен.
– Ты о себе чего возомнил, гаденок мелкий? – сказал Корнеев голосом почти трезвым. – Ты мне, значит, не нальешь? Мне? Да я тут один, кто тебя вообще за человека держит. А ты не человек, ты опарыш…
– Вот что, Витька… – сказал Привалов и угрожающе привстал.
Корнеев посмотрел на него с каким-то унизительным интересом.
– И что ты мне сделаешь? – сказал он спокойно. – Ты никто, а я маг. Я тебя в жабу превращу и через трубочку надую. И ты всю жизнь молчать об этом будешь. Ты мне все сделаешь, чтобы я не рассказывал…
Дальше он понес такое, от чего Сашка побагровел. Он понимал, что, как мужчина, должен сейчас что-то сделать. Наверное, ударить. Физически он это мог – в молодости он был не дурак подраться. Но ударить настоящего мага было для него, слабачка, нереально.
Привалов зажмурился и попытался трансгрессировать корнеевское кресло. На сей раз чуда не случилось: кресло осталось на месте, Витька – тоже.
– Че, зассал? – каким-то особенным, гунявым голосом осведомился Корнеев. – Понял свое место? Эт хорошо, эт здорово, – вспомнил он кивринское присловье. – Да ты не менжуйся, не сдалась мне твоя…
Трудно сказать, что послужило последней каплей. Но Привалову внезапно стало легко и приятно. Заклинание «самсоново слово» само всплыло в голове со всеми подробностями – простое, не требующее никаких особых умений, вообще ничего, кроме готовности пожертвовать собой. Однако Саше именно этого и хотелось больше всего. Сейчас он убьет Корнеева. Потом, если останутся силы, – Стеллку. Может, чего останется и на долю ее Алеши или кто у нее там. После чего его душу заберут низшие силы. И все его проблемы тоже. Перспектива показалась неожиданно заманчивой.
– Да погибнет моя душа с тобой, – начал он, простирая руки.
– Че-че? – осклабился Корнеев.
– Да погибнешь ты худой смертью, – улыбнулся Саша, творя заклятье.
В эту секунду до Корнеева дошло. Зарычав, он метнул в Привалова файерболл. Тот погас в воздухе: «самсоново слово» защищало себя само. Пробить такую защиту мог бы, наверное, только Киврин, да и то вряд ли.
– Да возьмут тебя силы злые… – продолжил Привалов, чувствуя, как сгущается в комнате тяжелая всамделишная тьма.
Корнеев тоже это почувствовал – и внезапно рухнул на колени как подкошенный.
– Сашка, прости дурака пьяного! – закричал он отчаянно. Тот не услышал: у него перед глазами стояла торжествующая Витькина рожа, в ушах звенели слова «муженек» и «сказки венского леса».
– Саша!!! Не надо!!! – пронзительно завизжал Корнеев, когда тьма начала сгущаться вокруг него.
Тут помещение прорезала желтая молния. Тьма исчезла. Посреди комнаты стоял Жиан Жиакомо. За ним, с портфелем под мышкой, семенил гном[7].
– Господа, – произнес великий престидижитатор с невыразимым презрением, – это просто бездарно.
Корнеев, увидев начальство, воспрял было духом.
– Эчеленца, этот псих… – начал он ябедническим голосом, показывая на Привалова.
Жиан Жиакомо щелкнул пальцами, и на руке материализовалась белая перчатка с шитой золотом монограммой. Рука вытянулась, как резиновая, и с оттяжечкой хлестнула Витьку по щеке. Потом по второй.
Витька выпучил глаза, хватая ртом воздух. Саше вдруг стало смешно: его приятель был похож на снулую рыбу.
