Руда - страница 13

– Что за разбойники?

– Читали потом на базаре указ о поимке. Главный-то у них – Макар Юла.

– Юла?!

– Да. Слыхал про него?

– Н-нет. Ничего не слыхал.

В ворота крепости Егорушка шагнул как в тюрьму. Теперь, если самому не объявиться, всё равно увидят, узнают, арестуют. Шел по улице, густо и мягко усыпанной угольным порошком, и боялся поднять глаза. Перед ним шла его длинная утренняя тень.

Мать заставила надеть новую рубаху. Это было всего хуже. Идти в Главное заводов правление таким одуванчиком! Егору хотелось сжаться, стать невидимым, а тут кто и не хочет, так посмотрит: что за щеголь? Но нельзя и обидеть мать, – может, в последний раз видятся.

Город был шумен – за плотиной, на торговой стороне, кончился базар. Бабы несли корзины золотистых карасей. Степенные кержаки поглаживали на ходу бороды и никому не уступали дороги. Прорысили киргизы, приросшие к коротконогим лошадкам. Манси в звериной коже уныло нес туесок прошлогодней клюквы: видно, никто не купил.

По широкой плотине везли пушку новенькую, – пробовать будут, значит. Слева внизу, где Исеть скрывалась под крышами фабрик и мастерских, – лязг, скрежет, грохот. А справа – спокойный пруд, пахнущий тиной и рыбой. По берегу пруда, в садах, – дома горного начальства. Вот и каменное здание Главного заводов правления.

Егор поднялся в канцелярию. Первая палата, длинная и светлая, тесно уставлена столами. Копиисты, писчики, канцеляристы, подканцеляристы трещат гусиными перьями, стучат кругляшками счетов. «Горные люди» и просители обступили столы, отовсюду слышен приглушенный гул разговоров. В воздухе стоит тошнотворный запах чернил, сургуча и сгоревшего свечного сала.

Лишь несколько ближайших людей оглянулись на яркую рубашку Егора, да и те сразу отвернулись от него, занятые своими делами. Как тут будешь спрашивать: куда обратиться беглому школьнику? Егор потолкался по палате, вышел обратно в сени, – он совсем растерялся.

Толстый купчина вполголоса беседовал с канцеляристом в темном углу сеней.

– Значит, не удастся сегодня?

– И думать нечего.

Услышав часть разговора, Егор замедлил шаги. Дело касалось и его.

– А если доложить?

– Порядок такой, что ни о ком не докладывают. К его превосходительству до полудня прямо идти можно. Да это только так говорится. В той палате сколько народу сидит, дожидается. А они запершись сидят с советником Хрущовым, – пока не кончат, никому нельзя. Дальше – вызванных много. Опять же сегодня шихтмейстеров на частные заводы отправляют. Вы уж завтра наведайтесь.

Купчина вздыхал, крякал и шептал что-то совсем на ухо канцеляристу, а тот глядел в пол и разводил руками.

Егор неожиданно для самого себя сорвался с места, пробрался через толкучку первой палаты и оказался во второй, поменьше и поуже. Здесь вдоль стен сидели горные чиновники в париках, в мундирах. Они развалились на стульях в позах терпеливого ожидания. Прямо – большая закрытая дверь с блестящей медной ручкой. Не замедляя шага, ни на кого не глядя, Егор подошел к двери, взялся за ручку, потянул – дверь открылась.

Худое, обтянутое болезненной желтой кожей лицо с калмыцкими глазами, с жестокими тонкими губами, в рамке большого парика, – только и видел Егор перед собой. Остальное расплывалось в тумане. Он стоял перед главным командиром уральских и сибирских горных заводов – Василием Никитичем Татищевым.

– Кто таков? – быстро и невнятно спросил Татищев.