Но как не смотреть? Он уцепился за металлический поручень каталки, оттолкнул сестру. Вокруг суетились, кричали, а посреди палаты лежала Элина, и ее верхняя половина выглядела такой безмятежной. Белое неподвижное лицо, глаза полузакрыты, руки на груди – средневековая святая с картины. А нижняя половина – никогда в жизни Тед не видел ничего подобного. И в этот миг будто все исчезло. Он больше ничего не видел вокруг. Лишь горизонт – как будто море, свинцовое море вздымается и опускается, бесконечное, однообразное. И от этой бесконечности, в которой отражалось хмурое небо, его затошнило. «Где она? – послышалось ему. – Где она?»
Тед отодвигает кресло от стола с такой силой, что оно ударяется спинкой о край кофейного столика. Он встает, шагает к двери, в которой проделано окошко, и обратно. Садится в кресло. Снова встает. Подходит к окну, со щелчком опускает штору. Водит мышкой. Снимает трубку, звонит в приемную и просит вызвать к себе режиссера боевика, как только тот появится.
У Элины то и дело случаются скачки во времени. Провалы, называет их она. Надо рассказать Теду. Будто скачет иголка на родительском проигрывателе. Элина с братом ставили старую пластинку «Битлз» и по очереди топали ногой. Игла перескакивала с песни на песню. И такая получалась веселая неразбериха! Слушаешь про Люси и небо в алмазах – и вот уже Джон распевает про шоу мистера Кайта, а потом про дождь.
Но, как видно, за порчу пластинок приходит расплата – теперь и жизнь Элины стала как испорченная пластинка. Может, «скачки во времени» – не совсем верно сказано. Скорее, черные дыры. Ведь только что было утро и она поняла, откуда новый запах, – и вдруг она лежит на полу в гостиной, а телефон звонит и звонит.
Элина не спеша поднимается с пола. Малыш лежит рядом на ковре, машет ручками, словно регулировщик на перекрестке. Волосы у Элины торчком – как в школе, когда она причесывалась «под панка». Секунду она косится на телефон, потом снимает трубку. Слабость такая, что пол под ногами будто качается. Элина опирается на подлокотник дивана, чтобы не упасть, и тут вспоминает, что совсем недавно точно так же снимала трубку, другой рукой держась за подлокотник, – кажется, говорила с мамой, а о чем, забыла. Может, опять мама звонит.
– Алло! – говорит Элина.
– Привет! – В трубке голос Теда. Слышен шум – возгласы, шаги, шорох, стук. Совсем не похоже на благоговейную тишину монтажной. Должно быть, он на съемках. – Как ты там? – пробивается сквозь шум его голос. – Все хорошо? Как дела?
Элина и не задумывалась, как у нее дела, все ли хорошо, но отвечает:
– Отлично.
– Чем занималась?
– Хм… – Элина оглядывает комнату: рядом корзина с мокрым бельем. – Стирала. С мамой говорила.
– Угу. А еще?
– Да ничего.
– А-а.
Наступает молчание. Рассказать Теду о провалах, о дырах во времени? С чего начать? С истории о пластинках? Или сказать: «Тед, у меня выпадают из памяти целые куски жизни, будто проваливаются в черную дыру. Я даже не помню, как родила».
– Я… э-э-э… – начинает она, но Тед не дослушивает.
– Поела?
Элина вспоминает. Поела? Кажется, да.
– Не помню.
– Не помнишь? – В голосе Теда слышится ужас.
Рядом что-то кричат про фургон с реквизитом. Элина приглаживает волосы, взгляд падает на желтую листовку возле телефона: «Жизнь после кровопотери». Элина подносит листовку к глазам, читает напечатанные слова.
– Элина? – Она вздрагивает, услышав голос Теда.
