– Конечно, это Александр Христофорович Бенкендорф, – спокойно ответил Кукольник.
– Шеф тайной полиции.
– Можете не объяснять, я еще с гимназии нахожусь под надзором Третьего отделения, которое он возглавляет.
Зотов с удивлением покосился на Нестора:
– Чем больше я узнаю людей, тем меньше мне хочется о них знать. Мда, чую светит мне Петропавловская крепость.
– Не преувеличивайте. Драма получила одобрение цензурного комитета. Если и есть к чему придраться, так это к скупым декорациям.
– Вы прекрасно знаете, за чей счет существует наш театр… – Зотов примолк.
В центральной ложе показался император Николай I с женой Александрой Федоровной и другими членами царской фамилии. Публика оживилась и поднялась со своих мест.
– Остается надеяться на г-на Каратыгина, – Рафаил Михайлович окинул взглядом полный зал.
– Или на руку Всевышнего, – добавил Кукольник.
Раздался третий звонок. Все уселись. Свет погас и поднялся тяжелый занавес. В этот вечер Каратыгин блистал как никогда. Каждый его жест, каждое движение были тщательно выработаны и отточены. Со сцены звучали длинные монологи, патриотические призывы и прославление Руси и русского народа. В пятом акте Москва была спасена, поляки повержены.
Пожарский
Свершилось! Бог благословил отчизну!
Царь Михаил, помазанный от века,
Приемлет Русь в родительские руки —
И благо ей!…Но что со мной, Всесильный!
Какая радость по сердцу разлилась!
Какая тьма объемлет всю Палату,
А небеса в сиянии раскрылись!
Внемлите! Глас, не мой ничтожный глас,
Но свыше Глас из уст моих стремится!
Воскресла Русь! Гремят колокола!
Спектакль завершился, но аплодисментов не последовало. Зрители притихли, ожидая реакции императора. Николай I встал и зааплодировал, зал утонул в овациях. Голова Кукольника «закружилась». На следующий день поэта пригласили в Зимний дворец, где государь пожаловал ему золотой перстень и личным указом повелел выделить дополнительные средства на новые декорации. По слухам сумма доходила до 40 тысяч рублей! В одночасье перед Нестором распахнулись двери богатых домов, клубов и литературных салонов. Он сблизился с поэтом Василием Жуковским, меломаном Сергеем Голицыным, композитором Михаилом Глинкой и многими другими.
– Ты знаком с Пушкиным? – спросил его Михаил Иванович на обеде у знаменитой столичной красавицы Россет-Смирновой.
– Увы, всего лишь мельком.
– Пойдем. Александр Сергеевич премилый человек. Я уверен, вы обязательно подружитесь.
Пушкин скучал в самом углу зала и по обыкновению грыз яблоко. Глинка сошелся с ним, когда учился в Благородном пансионе при Санкт-Петербургском университете. Туда двадцатилетний поэт приходил навестить своего младшего брата Льва, одноклассника Михаила.
– Александр Сергеевич, позвольте представить вам поэта Нестора Кукольника.
– Мне, кажется, мы уже виделись однажды…
– Да, у князя Николая Трубецкого, – подтвердил Кукольник, сдерживая волнение, – Для меня знакомство с вами огромная честь. В гимназии мы все зачитывались вашими стихами.
– А я так и не дочитал вашего «Торквато Тассо».
– А как вам «Рука Всевышнего»? – поинтересовался Глинка.
– Ну, знатная вещица. «Отечество спасла. Поэту ход дала. И Полевого задушила».
– Полевой со своим журналом давно переходил рамки дозволенного, – посетовал Михаил Иванович.
– Согласен. «Московский Телеграф» был достоин закрытия. Так что, г-н Кукольник, не беспокойтесь, вы обязательно войдете в историю тем, что заткнули глотку самому злостному критику.
