Оставили они Славке и Тольке по яблоку – простому, кислому, солдатскому. И ушли – воевать…
Наверное, матери им на дорогу этих яблочек дали. Голодное время было: яблоко – и то в радость.
А Шурка их солдатское угощение потом долго вспоминала. Благодарила, молилась, иногда вздыхала сокрушённо: " Где-то они сейчас, бедные головушки? Как им воюется? И дожидаются ли их дома-то?»
Вот и отец мой, хоть и был тогда несмышлёнышем, нет-нет – да и вспомнит того безымянного солдатика, своего крёстного: «Кто он? И что с ним сталось?».
И солдатское кислое яблоко – круглое, зелёное, без единой червоточинки – так и стоит у меня перед глазами…
История пятая. Дедушка Миша
Недавно отец, узнав, что я пишу книгу о нашей семье, вручил мне папку: рукопись страниц на двадцать-тридцать.
Это были его воспоминания о своих родителях.
Не всякий может написать о своих родителях честно, без обиняков…
Я начала читать – и погрузилась в интересное, (более того – захватывающее!) чтение.
Начинались воспоминания с рассказа о дедушке Мише, отце моего отца.
Отец записал то важное, что он о нём помнил – и передал это мне: на «сохранение и обработку».
Что ж, я постараюсь сделать своё дело.
Мои воспоминания о дедушке Мише отрывочны, смазаны – как невнятный, короткий детский сон.
Помню грязно-синюю застиранную, мятую майку, в которой он, старик, уже вяло, еле-еле, ходил по квартире. Помню его кудрявые седоватые волосы, карие мутноватые глаза (когда-то, я думаю, очень пронзительные, зоркие).
И ещё я помню, как он был рад, когда мы, внуки, приходили к нему в гости.
На его помятом, небритом стариковском лице появлялась какая-то плавающая, невнятная улыбка. Улыбка старого уже, усталого, видавшего виды человека.
Но то, что эта улыбка была от души, это я знаю.
Дед умер в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, на восьмидесятом году жизни.
Мой отец работал тогда в Ростоке, в Генеральном консульстве Советского Союза.
Это случилось осенью, приблизительно в конце октября.
Мы всей семьей недавно вернулись из Москвы, где проводили лето.
Разговоры о смерти дедушки Миши уже велись: дед умирал медленно (организм у него был сильный – и до последнего сопротивлялся смерти).
Сердце работало. Оно просто не хотело останавливаться: качало кровь почти как молодое. А тело уже умирало, ибо его срок жизни уже вышел.
Вышел окончательно.
И все это знали…
Отца вызвали в Люберцы телеграммой.
Он улетел дня на четыре. А потом вернулся…
И ничего не рассказал нам о смерти дедушки.
Мне было тогда пятнадцать лет.
Я уже начинала писать стихи. И одно из первых моих стихотворений – о нём, о деде Мише.
Это была одна из первых моих серьёзных потерь.
От деда остался орден Красной Звезды, туго-натуго привинченный к орденской книжке. Остались кое-какие фотографии. Их очень мало. Они мутновато серые, расплывчатые (с «золотой свадьбы»).
Я и сейчас знаю о дедушке Мише, Михаиле Фроловиче Анохине, очень немного.
Думаю, главные открытия относительно его биографии еще впереди.
Но я твердо знаю: во мне течёт его кровь. Кровь человека, прошедшего голод, Великую Отечественную войну со всеми её тяготами и лишениями, послевоенное лихолетье, смерть маленького сына (его сын Григорий (или Геннадий?) умер в раннем детстве во время войны).
В биографии моего деда много белых пятен, как на карте неизведанной, новой страны, которую нам, его потомкам, еще предстоит открыть…
Кое-что, наверное, так и останется Тайной.
