Катя
— Профессор? — снова замираю в дверях привата. Снова чувствую сакральный ужас от того, что вижу.
— А, Иванова, — Ройх неохотно приподнимает лицо из декольте сидящей на его коленях медсестры, — не стой столбом. Давай сюда зачетку.
Он — в темном жилете. Рукава белой рубашки закатаны. Такой он всегда приходит к нам на экзамены. Халатик медсестрички — явно ей мал. И короток. И разрезов на нем слишком много!
— Я забыла, — мямлю, а сама думаю — блин, когда эта Лара успела сиськи нарастить? Я помню, что у неё была максимум двоечка, и та с натяжкой, а сейчас — из расстегнутого чуть не до пупа халата вываливается роскошный четвертый размер.
— Господи, Иванова, на экзамен без зачетки? Где твои мозги вообще? — Ройх закатывает глаза.
— Вы не примете? — чувствую, как душу парализует лютый ужас. Мысль о том, что я могу не сдать ему экзамен — ужасна.
Стипендия! Я потеряю стипендию!
— Что с тобой делать, Иванова? — Ройх даже не смотрит на меня, вовсю тискает демонически хохочущую Лару. — Ну давай, отвечай билет.
Он кивает влево, и, повернувшись, я вижу там пилон. И сразу начинает ныть запястье. Кажется, я его потянула где-то…
— Ну же, Иванова, не тяни время, не готова — иди с моста прыгай.
С моста я не хочу. С моста мне нельзя. Мне еще двадцать тысяч для маминого лечения где-то достать надо!
Иду к пилону. Чем ближе к нему, тем хуже себя чувствую. Уже не только рука болит, но и нога, и в груди колет.
Касаюсь шеста пальцами, понимаю, что он весь смазан маслом. Не возьмешься!
— Профессор, — оборачиваюсь к Ройху, — тут масло, я не могу…
— Боже, когда у тебя закончатся оправдания, Иванова? — он закатывает глаза и шлепает медсестричку по накачанной заднице. — Лара, покажи ей, как у меня получают “отлично”.
Ту дважды просить не надо. Она вскакивает и отталкивает меня от пилона. Я падаю, ударяюсь спиной. Боль какая-то странная, приглушенная, но мне не до неё. Мой взгляд просто отказывается отрываться от того, как стискиваются на пилоне ноги сексапильной Лары. Как сладко и призывно улыбается она Ройху, медленно обнажая свое совершенное тело. Как он пожирает её глазами.
— Вот. Вот это отличница. Сразу видно, что готовилась, — хрипло тянет он и хлопает в ладоши, — браво, Ларочка, браво. Давай зачетку.
Ларочка умудряется вытянуть зачетку откуда-то из декольте. Где она там её прятала — тайна покрытая мраком.
Ройх что-то пишет в зачетке, а я чувствую, что уже лечу с моста. Оказывается — это так быстро.
Последнее, что вижу, как Ройх отбрасывает зачетку Лары, и она с восторженным визгом прыгает к нему на шею. И он начинает сдирать с неё последние тонкие ниточки, оставшиеся от её и до стриптиза — весьма скудного наряда.
— Катюха…— кажется, это шепчет ветер. Бездна тьмы, в которую я падаю.
— Катюха!
Вскакиваю на постели и испуганно ору, заметив над головой странное белое пятно.
— Ты дура, что ли? — Оксанка, моя соседка по общажной комнате, смотрит на меня как на ненормальную. — Чего орешь, психическая?
— А ты чего посреди ночи будишь? — ругаюсь, пытаясь продышаться.
— Какая ночь, мать? — Оксанка крутит пальцем у виска. — Долбанулась, что ли? Полвосьмого уже.
— Полвосьмого? Как? — если бы на моей заднице росли волосы — сейчас они встали бы дыбом.
— Так. Я в душ ходила, у тебя будильник орал. Пришла — ты спишь. Мечешься. Стонешь. Будильник нахер послала, видимо, — бурчит Оксанка. — Ладно, в следующий раз не буду тебя будить. Хочешь к Ройху опоздать — твое право. Я думала, ты еще пожить хочешь.
