И даже плевать, что выписывает животворящие пиздюли не кто-нибудь, а тот, кого я ненавижу и презираю. От взглядов которого каждую пару хочу помыться.
Похрен.
Сейчас я им любуюсь. Как никем. Не ожидала, вот правда.
В какой-то момент удар бритоголовому наносится близкий к критичному. Он валится на землю и не торопится встать. На месте Ройха — я бы пару раз двинула упавшей мрази в брюхо, до того ненавижу всю эту шваль, что пытается забрать у меня последнее, но Юлий Владимирович только сплевывает и быстро шагает к машине.
Садится, заводит двигатель, на меня не смотрит.
Машина трогается с места, и все что мне остается — смотреть, как бритоголовый слабо шевелится на тротуарной плитке.
— Пристегнись.
Сначала не очень получается осознать это слово. Что?
— Тебе все повторять по двести раз надо, Иванова? — выдыхает Ройх, и у меня от его бешенства мороз идет по коже. — Пристегнись уже.
Мои пальцы кажутся мне ужасно неуклюжими. Впрочем — не только мне, и совсем не кажутся.
Ройх бросает на суетливую и такую неловкую меня косой взгляд и брезгливо морщится.
— Что, с пилоном тебе сподручней справляться? Или ты все-таки члены щупать предпочитаешь?
Заливаюсь жарким румянцем, ежусь, пытаясь справиться с вернувшейся неприязнью. Не надо было его слушаться. Надо было сваливать и вызывать такси. А сейчас…
— Что, ни ответа, ни спасибо я от тебя не дождусь? — ядовито цедит Ройх.
— Спасибо, — благодарность выходит вымученной. Благодарить его мне по-настоящему сложно, потому что самое последнее, чего бы я хотела в своей жизни — это быть обязанной Юлию Владимировичу Ройху.
Хотя нет — быть избитой кредитором моего ушлепка-братца, пожалуй, хотела бы чуточку меньше.
— Охуенная из тебя собеседница, Иванова, — с кислотным сарказмом роняет Ройх, с какой-то совершенно отчетливой жесткостью выкручивая руль на перекрестке, — ничуть не удивлен, что стриптиз — все на что тебя хватило. С такой коммуникабельностью больше никуда тебя не возьмут. Даже не понятно, на кой хер ты учишься. Какой из тебя архитектор?
— Не ваше дело.
Хочется вцепиться ему в глотку, а лучше — броситься на полном ходу из машины. Только вот беда — у меня нет девяти жизней, как у кошки. Приходится терпеть. И огрызаться хотя бы не на каждое его слово.
На мое счастье — Ройх затыкается в кои-то веки. Так и едет, обливая меня презрительным молчанием. Похрен. Пусть будет презрительное молчание, лишь бы не приебывался.
Сижу на своем месте, делаю вид, что смотрю вперед, а на самом деле — на разбитые в хлам костяшки кулаков профессора. Снова и снова вспоминаю тот жестокий восторг, который меня одолевал, когда я наблюдала за дракой. За меня… Уже давно никто не заступался. Даже Анька, с которой с начала года резко ухудшились отношения. Видимо, слишком разные мы стали.
Я — слишком зациклилась на заработке, стала слишком душной для легкой на подъем Аньки. Ну и правильно, ее родители были живы и здоровы, и продолжали быть вполне обеспеченными людьми. Настолько, что Анька по праву считалась мажоркой. Я не была такой, пока папа был жив, но вполне себе принимала стипендию за прибавку к личным деньгами. Сейчас — уже не до этого. Сейчас — учусь на эти деньги жить, каждую заработанную копейку откладывая в кошелек под неудобным общажным матрасом. Для мамы.
Резкая остановка выталкивает меня из мыслей, в которых предпочла спрятаться. Смотрю в окно, вижу светящуюся вывеску какой-то гостиницы.
