Подобный «социальный» поворот темы оказывается совершенно неожиданным для российского читателя. Говоря о чтении вслух, мы думаем о чем угодно, только не о борьбе с бедностью. У нас чтение нагружено совсем другим смыслом.
Да, действительно, в каждой интеллигентной советской семье культивировались книги и детям читали вслух. Но, заметим, только маленьким детям. И только до той поры, когда они научались читать самостоятельно. Истинной ценностью являлись вовсе не разделенные переживания при чтении вслух, а чтение про себя, потому что вместе с ним человек обретал дополнительную степень свободы – не внешней, а внутренней. Я не знаю, скажет ли что-нибудь американскому педагогу образ ребенка, укрывшегося с головой одеялом и в темноте этой уютной пещеры подсвечивающего книжные страницы фонариком. Возможно, такая «ниша покоя», такое тайное индивидуальное пространство характерно исключительно для ребенка советских времен. И с таким читательским опытом прекрасно стыковалась какая-нибудь «История, конца которой нет» Михаэля Энде, где чтение рассматривалось как бегство от реальности. А статусы «человека читающего» и «человека социально благополучного» в нашей стране прямо не связывались и до сих пор не связываются.
Возможно, поэтому книга Джима Трелиза пришла к нам так поздно – лет на десять позже, чем сама идея. А идея пустила корни, потому что в конце 90-х у нас в стране вдруг заговорили о кризисе чтения: мол, что такое? Современные дети совсем не читают! Что делать?
В отличие от американцев с их ежегодными 1200 исследовательскими проектами по чтению, наша общественная тревога подтверждалась только резким снижением посещаемости библиотек в начале нулевых. Но этим «данным» противостояли другие – связанные с интенсивно развивающимся книжным рынком и возможностью свободно приобретать книги в личное пользование, что было так сложно при советской власти.
И то, что мы называли «кризисом детского чтения», на мой взгляд, было обусловлено гораздо более серьезным явлением: мы вдруг ощутили культурный разрыв между людьми «советского замеса» (или «антисоветского», в этом контексте между ними нет большой разницы) и «новыми» детьми. Оказалось, что «новые» дети (совсем как американцы) отнюдь не стремятся, вооружившись фонариком, забиться с книгой в «пещеру» из одеяла. И, что особенно неприятно, им мало интересны книги, которые в детстве читали мы. Они вообще совершенно иначе относятся и к информации, и к образованию. И представления о «нише покоя» у них совершенно другие.
Так что чтение вслух стало для нас чуть ли не единственной возможностью сократить возникший культурный разрыв. Если хотите, возможностью сохранить с детьми (и внуками) общую культурную идентичность. Что мы сможем им прочитать, то и войдет в их культурный багаж, то и будет нас с ними объединять.
На волне таких устремлений в начале нулевых нам очень пришлась по душе книга французского писателя Даниэля Пеннака «Как роман» – описание личного опыта столкновения с нечитающими подростками и возможности переломить ситуацию за счет чтения вслух. Мы надеялись, что такой подход, ко всему прочему, научит нас принимать детей такими, какими они «получились». Но провокационный и жесткий тезис Пеннака – «Ребенок имеет право не читать» – повергал нас в уныние, несмотря на все усилия, которые мы прилагали, чтобы смириться с ним.
