Шила в мешке не утаишь, помаленьку прознали в соседях, что она тут живёт. Да и чуток обвыклась – тихо вроде пока. Начала выходить на улицу.
В Борисовой тоже было правление, общие собрания. С флагами ходили да песни пели. Прислушивалась, приглядывалась, и думала, думала. Вот так и узнала, что обвиняли кулаков, что, дескать, не сами они нажили добро, а работников держали, они спины гнули. Так она и знала, так и чувствовала, что не всё просто! Должен быть какой-то обман, фокус какой-то. Вот оно что! На вранье беду-то людям подстроили.
Гнули спины-то, ещё как гнули! И тятя с мамой, и дед Иван с баушкой Надёжей, и братец с жонкой, и свёкор со свекровкой, и муж её, и она, и робята малые, чё по силам дак. И Шабуровы, и Максим Соколов, и баушка Антанида Пахомовна – все были работники добрые. А ещё держали они у себя батраков – Серка́ с Грунею, Изку с Мамкой, славные были работники…
Оттого и Иван Петрович не мог сказать, что к чему, потому как враньё. Разве до такого додумаешься? Теперь главно дело: как всё исправить? Прежде всего, куда бежать, к кому обратиться? Должен быть всегда кто-то, кто в силе, кто главный, кто может решить любое дело. «Помоги, Господи!»
Оставила робят у родни и пошла в Егоршину, на станцию. Села в поезд и поехала в Екатеринбург.
* * *
Утра́ми по́ лесу туман плыл, потом грязь стала подмерзать. Давно начали печки подта́пливать. Дров, веток, щепы напасли, да и так, когда вёдро, ещё рубили в запас. Всё—таки не жарко было в бараке. Изба без гвоздей поставлена, травой уты́кана, глиной замазана. С едой хуже всего. Двое мужиков уж ходили искать, где кто живёт ли поблизости. Вроде бы чё-то у их припрятано было, дак на хлеб выменять. Пришли ни с чем, на просто́й. То ли правда не нашли никого, то ли доро́гой ме́ну-то съели.
Илья Иванович подозвал как-то сына пошептаться. Мужики в лесу были, на промысле. Луки изла́дили, зайцев бить. Вобче-то их нельзя ись, мягколапых, да чё тут сделашь? Да, может, где какая птаха попадёт. С тетиво́й хуже пришлось, где бабьи га́сники, где из портко́в вязки в ход пошли. Мало-мало стрелялось, да худо. Тоже, навык ведь надо иметь. Илья с Егором отстали маленько от арте́ли.
– Вот, Егор Ильич, нала́живаться станем – домой идти. Весны нам тут не видать.
– На смерть идти. Нас застрелят, баб вернут.
– А мы с Богом пойдём.
Отец понимал, что не в спор сын ему говорит, а в рассуждение.
– Как идти-то, тятя? Куда? Дома нету, дорогу не знаем… А Марие как?
Илья Иванович поглядел куда-то поверх деревьев:
– А потихоньку.
Авдотья, как услыхала, чё муж ладит делать, будто то́ко и ждала. Ум, конечно, ужа́хнулся, а в душе как просияло. Давно она приглядывалась к Илье, как он на молитве задумываться стал, ровно кого слушает. Видно положил Господь на душу – идти. Здесь всё одно пропадёшь, а так может и выгорит дело. Упал в реку, греби – и выплывешь, шевелиться не станешь – камнем на дно. Скоро снег падёт, боле ждать нечего.
Часов никто не знал тут, вставали и ложились по солнцу, дни на досочке царапали. Надо как-то было уйти до свету, но чтобы маленько розви́днелось. Как отошли от избы пода́ле, опну́лись на молитву. Господи, Матушка Пресвятая Богородица, святитель Николай, помогите нам, грешным!
Пошли в обратную сторону, туда, откуда их привезли, по про́секе. Дальше просек не было, это они изучили, пока жили тут. Видно, то их здесь и бросили, что ехать бо́ле было некуда, а то бы ещё дальше свезли.
