– Стеллз, – говорю я, подражая ее интонациям. – Возможно, мое тело уже не будет отвечать эталонам, но это нормально. Я стану принимать свое тело, таким, как есть. А что до мальчиков, я не люблю детей.
У нее отвисает челюсть. Если у Ральфа встает на ум этой женщины, насколько сам он должен быть идиотом? Ох, Ральфи… Я еще могла понять Джесс, но что тебе понадобилось от Стеллы?
В тот первый раз я ее особо не рассмотрела. Теперь, когда смотреть больше некуда, я рассматриваю ее.
Стелла – обесцвеченная блондинка с высоко зачесанными наверх короткими волосами и одутловатым грушевидным лицом. Тяжелая челюсть, обвисшие щеки, глубокие носогубки. Ярко-красная помада на широких плоских губах. Крупный орлиный нос с красными прожилками. И она толстая. Не полная, не крепкая, как Агата, а именно толстая. От нее пахнет потом и кислым чесноком. Но… Ральф поднялся посреди ночи, перешагнул меня и уехал к ней.
Если он любит не глазами, как все мужчины, то чем?.. Чем?!
IV Себастьян
Средь смрадных волн, в мушином гуле
Сперва, Себастьян не хотел вмешиваться.
Сын его был кретином, а Джесс окончательно чокнулась, согласно врачам. Он ничего уже не мог для них сделать. А для себя мог. Кьяра, женщина-полицейский, с которой он познакомился на допросе Ви, была горячая штучка. Несмотря на разочарования и свою агрессию в мужской адрес, она хотела его, и Себастьян это видел.
Такие женщины обычно ломались сразу же, но Себастьян решил, что оставит этот роман чисто платоническим. Даже если придется врать ей про боевые раны, раннюю импотенцию и верность больной жене. Нет, он хотел бы большего, но Кьяра имела право пользоваться оружием. Себастьяну как-то не улыбалось закончить с пулей в бедре.
А то и в мошонке, – если девушка меткая.
– Меня сейчас совесть мучает, – сказала Кьяра, крутя в руках чашку латте. – Я была так уверена, что Верена получила за дело!.. А оказалось, что бедную девочку просто избили ни за что, ни про что… И, я заставила ее все это время пробыть внизу. Полураздетую и с мокрыми волосами. Она меня, наверное, ненавидит.
– Ничего страшного, – сказал Себастьян, – в ее возрасте, они обычно ненавидят весь мир.
– А что твой сын?
И Себастьян вдруг очнулся: Филипп! С того вечера, как полиция вынесла окончательный вердикт, сын не звонил ему.
Прошло две недели!
Белая берлинетта Филиппа стояла у гаража. Судя по слою пыли, – стояла уже давно. Велев шоферу припарковаться, слегка взволнованный, Себастьян позвонил.
Ничего.
Тихо!
С гулко бьющимся сердцем он открыл дверь собственным ключом. Слегка помедлил, прежде чем распахнуть ее и сразу отпрянул, закрыв рукавом лицо.
Жаркая волна смрада, ленивое и наглое жужжание мух ударили по всем его органам чувств сразу.
– Филипп! – вырвалось из самого сердца.
И белокурый малыш проскакал перед мысленным взором на диванной подушке.
– Лошадка, как у папы! – прокричал он, указывая маленькой ручкой на телевизор.
Себастьян буквально ворвался в дом и тут же увидел Фила. Тот сидел на диване, уставившись в телевизор и тупо переключал каналы.
– Чего тебе?
Опомнившись, Себастьян смущенно пригладил волосы. Огляделся. Вонь шла от ковра. Кровавое пятно почернело и мухи роились в нем, как в коровьем трупе. Филиппа это, похоже, не беспокоило. Пол у дивана был завален коробками из-под пиццы, пластиковыми контейнерами и бутылками. Пиво, виски, шнапс, водка.
Утратив двух сразу любимых женщин, сын утешался, чем мог. Ни в чем себе не отказывал.
