Опомнившись, Стелла заставила себя успокоиться. Попыталась сосредоточиться на его словах. Все было бесполезно. Губы, что их произносили, волновали сильнее слов. Если бы только не его импотенция. Если бы только не безотчетная, ничем не объяснимая ярость, с которой Ральф бьет ее…
В те краткие мгновения, когда Стелла могла размышлять разумно, она понимала: эта его любовь – странная. Понимала, что будь она одной из своих клиенток, то посоветовала бы женщине не пускать его на порог.
Клиентке она сказала бы: «Этот человек – болен!»
«Очень легко поверить в любовь священника, – сказала бы Стелла. – Очень легко списать его равнодушие на необходимость хранить все в тайне! Но это, милочка моя, не любовь! То, что он делает с вами – это агрессия».
Себе она такого не говорила.
Сама она смотрела на кафедру, не в силах оторвать глаз. Цветные блики света, бившего сквозь оконные витражи, танцевали на его белом одеянии. На красивом, мужественном лице. Черные волнистые волосы были зачесаны назад, подбородок слегка оттеняла короткая ухоженная щетина.
Казалось, Ральф читал проповедь, обращаясь лишь к ней одной. И лишь на нее смотрел…
Лишь потом, когда проповедь закончилась и все поднялись для благословения, Стелла обратила внимания на девушку, стоявшую рядом с госпожой Дитрих. Простое, но дорогое черное платье. Очень большая для тонкого тела грудь. И белые волосы, гладко зачесанные и собранные в узел.
Джессика?
Стелла замерла.
Приходскому священнику полагался церковный дом, однако Ральф жил в тетушкином. Технически, большая деревянная вилла, изящно-белая, словно яхта, находилась за городом. Фактически Геральтсхофен был очень мал, и путь до центра занял бы минут десять.
Пешком.
Прежний владелец дома, старый богатый тип, женился однажды на юной женщине, ровеснице своих же детей. И дети отреклись от него. Даже когда отец узнал про свой рак, дети остались при своем мнении:
– Пусть о тебе заботится твоя вертихвостка!
– Вот и славненько! – сказала молодая жена. – Любимый, мы уезжаем на Побережье. Там у моей семьи пляжный дом, у моря дышится много легче.
И дети в недоумении увидели дом отца в рубрике «Сдается!»
– Год, максимум, – сказали друг другу дети. – Переживем.
И время пошло.
Из Гремица, где теперь жил отец, поступали краткие донесения о его здоровье. И письма, где отец молил о прощении и просил его навестить.
Дети едко молчали.
«Последний» год, тем временем, превратился в три. Дом так и сдавался, а Хорст Вальденбергер подружился с сыновьями Элизабет и оставил в покое собственных. Лишь незадолго до его смерти, письма стали приходить вновь. Будущая вдова умоляла пасынков приехать; хотя бы за ее счет. А пасынки писали в ответ: «Все твое – скоро будет наше!» Письмами. Они поняли, что наделали, когда увидели эти письма вновь. В суде, где пытались оспорить свое наследство.
Увы, но дом в Геральтсхофене и все остальное имущество их отца, осталось юридически подкованной вдовушке. Потом, много позже, виллу выкупила фрау Агата.
Тяжело дыша от волнения, Стелла вскарабкалась на крыльцо и нажала кнопку. В глубинах большого холла заверещал звонок. Она опустила руку, отступила на шаг и дверь тут же распахнулась. На пороге стояла беловолосая девка из церкви. На ней была простая белая майка и джинсы, которые, казалось, вот-вот спадут. Нижним бельем девица, не утруждалась. Вежливостью, тоже.
