«Надо встать, – подумала Анна. – Надо встать и послать его к чертям собачьим. Нет, еще грубей – матом, чтобы отрезать сразу и навсегда! „По линии Раппопорта и по линии отца“! „Сохранить работу“! Какая сволочь! Ну, Аня! Встань, плюнь в его гэбэшную морду и уйди красиво!..»
Но какая-то сила, а точнее, гипноз той организации, которую представлял этот Барский, удержали ее в кресле. А он снова расценил ее молчание по-своему, улыбнулся самодовольно и чокнулся своей рюмкой о ее рюмку:
– За дружбу, Анна Евгеньевна. Я уверен, что вы правильно решите эту задачу. Вот моя визитка. Можете звонить мне в любое время. А что касается этого… ну, вызова израильского, то вы его выбросьте от греха подальше. Ладно?
И он прямо, в упор посмотрел Анне в глаза. Не то предупреждал, не то уже отдавал приказ.
Анна вышла на улицу и только тут почувствовала, как устала. Было такое ощущение, словно она только что с трудом вынырнула из-под свинцовой океанской волны – обессиленная и оглушенная. А здесь, на берегу весенней московской жизни, никто и не знал о существовании того давящего подводного мира. По мостовой катили и гудели машины; на углу Пушкинской улицы и Страстного бульвара шестнадцатилетние девчонки в коротких платьях ели эскимо; у кафе «Лакомка» прохожие раскупали раннюю в этом году мимозу; возле кинотеатра «Россия» очередь змеилась на новый фильм с Вячеславом Тихоновым; под окнами «Известий» толпа зевак рассматривала фотографии мировых событий и очередную карикатуру на Джимми Картера с подписью: «На службе сионизма». А на Пушкинской площади бренчала гитара, и молодежь толпилась под памятником в ожидании свиданий. Мимо них по улице Горького шла яркая, праздная, весенняя толпа – москвичи, иностранцы, туристы из провинции.
Еще недавно, всего пару часов назад, Анна была такой же, как они, – со своими друзьями, с трудной, но интересной работой и весенними надеждами на что-то новое, летнее, романтичное. И все это – даже ее разговоры в тюремных изоляторах с преступниками, которых она бралась защищать в суде, – было ее, частное, на что никто не смел посягать. В этой своей жизни Анна жила легко, как рыба в воде: гоняла по Москве свою машину, тратила свои деньги, гуляла со своей собакой, ходила к своему гинекологу, общалась со своим кругом знакомых. Но, оказывается, нет! Оказывается, все это время кто-то следил за ней: Кузяев заносил в картотеку ее проигранные и выигранные ею судебные процессы, а КГБ и Барский – ее любовные романы, знакомства, связи и, может быть, даже аборты. Чтобы в нужный им момент опустить в воду сачок, вытащить ее и всадить ей под жабры тонкую, почти незаметную булавку-микрофон, а потом опять бросить в воду и сказать: плавай, плавай, но помни, что теперь ты – наша, ты одна из нас и мы будем диктовать, как тебе жить, что думать, с кем встречаться и с кем спать…
Анна не заметила, как перешла через улицу к Пушкинской площади, села на скамейку и закурила. Она не знала, следят за ней сейчас или нет, да и не хотела знать. Пошли они в!..
Хипповатый парень с горбатым еврейским носом бренчал на гитаре трем девчонкам модную «Из окон корочкой несет поджаристой», весенняя толпа плыла в обе стороны, но все они были для Анны уже из другого, свободного мира – они флиртовали, ели мороженое, нюхали мимозы, смеялись, играли на гитаре и вообще – жили естественно и просто, как хотели. Впрочем…
