Русская идея. Бороться с мировым злом - страница 27

В. С. Соловьев (1877): «Между тем две первые силы совершили круг своего проявления и привели народы, им подвластные, к духовной смерти и разложению. Итак, повторяю, или это есть конец истории, или неизбежное обнаружение третьей всецелой силы, единственным носителем которой может быть только Славянство и народ русский». [5]

Охваченный ожиданием неясного выхода из духовного и идейного тупика, Соловьев писал о близости часа обнаружения Россией своего предназначения, «религиозного в высшем смысле этого слова».

В. С. Соловьев (1877): «Великое историческое призвание России, от которого только получают значение и её ближайшие задачи, есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова… Когда наступит час обнаружения для России её исторического призвания, никто не может сказать, но всё показывает, что час этот близок». [6]

И вот в 1888 году, пережив ужас, позор и разочарование вместе со всем русским народом, Соловьев пишет совсем, кажется, противоположное:

В. С. Соловьев (1888): «Ну не освобождение же народов, которые только и ждут времени, чтобы сцепиться между собой, – великая цель России! И не нам владеть Вторым Римом!»

«Нашим национальным делом, если их (лжепатриотов) послушать, является …добить издыхающую Оттоманскую империю… поместив на месте этих двух держав кучу маленьких независимых национальных королевств, которые только и ждут этого торжественного часа своего окончательного освобождения, чтобы броситься друг на друга <….> Но, скажут нам, не в этом дело: истинная цель нашей национальной политики – это Константинополь. По-видимому, греков уже перестали принимать в расчет, а ведь у них есть тоже своя „великая идея“ панэллинизма. Но самое важное было бы знать, с чем, во имя чего можем мы вступить в Константинополь? Что можем мы принести туда, кроме языческой идеи абсолютного государства, принципов цезарепапизма, заимствованных нами у греков и уже погубивших Византию? <….> Нет! Не этой России, какой мы ее видим теперь, России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, урокам Владимира и Петра Великого, России, одержимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо вторым Римом и положить конец роковому восточному вопросу». [7]

Как будто и не было у самого Соловьева того воодушевления, толкавшего его вместе с прочими русскими патриотами туда, в гущу событий, на Балканскую войну.

Это похоже на попытку оправдать полученное унижение некоей вселенской правдой, глобальной справедливостью. Складывается впечатление, что перед нами человек со стокгольмским синдромом: когда жертва оправдывает своего обидчика, а свое поражение объясняет необходимой жертвой для «общего дела».

Соловьев призывает пожертвовать «своим национальным эгоизмом» во благо вселенской истины – вселенской Церкви. Русское церковное учреждение называет «трупом». Впрочем, он был не единственным критиком Церкви, после реформы Петра I превращенной, по сути, в одно из государственных министерств.

Но как русскому народу стать частью вселенской Церкви? Для этого предлагается отречься от «нового идолослужения» – национализма:

В. С. Соловьев (1888): «Я говорю о новом идолослужении, об эпидемическом безумии национализма, толкающем народы на поклонение своему собственному образу вместо высшего и вселенского Божества». [8]

Но разве это справедливое обвинение? Разве русский народ замечен в поклонении своему образу? Такое «самолюбование» скорее подойдет немецкому национализму. Разве такой национализм когда-то существовал в русском народе? Разве народы, входившие в Российскую империю, не получали равные права?