Русские диалоги с Гогеном - страница 5

P.G.: Это глупый вопрос. Но я отвечу на ваш глупый вопрос ещё более глупым вопросом: вы что, как ияи они, тоже художник?

S.I.: Немного… видите ли…

P.G.: Вижу! Настоящий художник всегда отвечает «да» или «нет». А вы, по-моему, только посредственность, вроде Шуффенекера, который сломался, не начав путь. Или я ошибаюсь?

S.I.: Это правда. Это жестокая правда.

P.G.: Чем обязан вашим визитом сюда? Если вы засланный шпион моей жены Мете Гад, то мне не о чём с вами говорить. А если вы действительно художник, то карты на стол! Покажите картины.

S.I.: Я привёз вам несколько этюдов.

P.G.: Этюды? Давайте посмотрим. Но это же перепевы Писсаро и моих мотивов Бретани. Пока это слабовато, но для начала неплохо. Вам, кажется, кое-что дано.

S.I.: Благодарю, ваша честь. Вы строгий судья. Но мне эти ваши слова дороже всей самой строгой и въедливой критики. Ведь теперь не достучаться до правды – теперь никому невдомёк, что и вы не первичны, дорогой Гоген. Увы, вы вторичны, верней, не вы и ваше экзотическое таитянское творчество вторично. Нет, ваша великая Муза вторична! Эта же Муза уже посещала нашу землю, и где бы вы думали? На Севере, в России. Наши великие русские иконописцы уже давно, ещё задолго до вас, тет-а-тет, дружили с этой капризницей Музой. И что, вы думаете, они оставили прекрасные образцы их творчества?

P.G.: Покажите. (Заглядывает в мой рюкзак, и мы оба вынимаем несколько репродукций русских икон: «Апостол Павел», «Макарий Египетский», «Богородица» из Деисусного чина Благовещенского собора и великую «Троицу» Андрея Рублёва.)

S.I.: Дорогой Гоген, я вижу, ваши глаза стали ещё более выпуклыми… вы сразу всё поняли. Теперь удостоверьте вашей рукой и вашей подписью, что я вовсе не му… с зашибленным мозгом, что я вовсе не «наезжаю» на нашу икону. Я теперь совершенно в идиотском положении, я не знаю, как из него выбраться. Но ваша одна подпись решила бы всё… Поставьте здесь подпись, что они и вы ближайшие родственники. Разумеется, родственники по добыче красок.

Заминка. Поль Гоген исчезает, потом появляется вновь. Его тонкие губы не могут разомкнуться, они действительно, будто склеенные, он удивлён, он ошарашен. Гоген снимает широкополую шляпу, надевает очки, наклоняется ближе к репродукциям. На невысоком, даже узком его лбу появляется испарина. Молчание затягивается и тяготит нас обоих. Я понимаю, что мне лучше убраться подобру-поздорову. Видно по всему, что этот человек, этот дикарь, это «волк без ошейника» страшен в гневе. Но неужели он понял всё? Да, конечно, он всё сразу понял! Но Поль Гоген – великий человек и великий, благородный характер. Посему он, наверно, решит не проронить ни одного лишнего слова, чтобы его не схватили за руку историки искусства. Он понял всё, и насколько он сильней и мощней предшественников и насколько он хуже их и уже их по мысли, насколько его опередили наши русские! Сон внезапно оборвался. Я проснулся в поту. Но, о чудо, на страницах моей рукописи каким-то загадочным образом оказались таитянский рисунок Поля Гогена и его несколько витиеватая подпись, которая гласила:

Только рисунок пером и подпись Гогена. Разве вам этого не достаточно?

Теперь редко, редко когда услышишь о шедевре живописи или о настоящих и великих стихах, что художник, написав это, так это чувствует. П. Сезанн говорил о себе и о своём видении: «У меня хорошее чувствование». А П. Гоген мог бы сказать о своей живописи, как об отпечатке души. Поспорьте со мной, но даже великая и недосягаемая «Троица» Рублёва – это есть отпечаток его души. Разве это не слайд воображения поэта? Разве это не сведённая воедино сумма знаний о Боге? А вместе с тем это