Русские женщины привилегированных сословий в Италии и на Лазурном берегу Франции - страница 18

У Российского царского двора при организации матримониальных отношений уже с начала XVIII столетия были сформированы проевропейские настроения, выражавшиеся в том, что российские императоры «традиционно вступали в брак с немецкими принцессами. Все супруги принимали православие, новое имя, а при венчании и титул»[160]. Нежелание «воссоединения» с Рюриковичами было своеобразным признанием кризиса русского правящего Дома и – непосредственно после Петра I – был «заведен» обычай вступать членам императорской фамилии в брак с представительницами европейских владетельных домов (в основном, из Дома Гессен – Ганау – Кассель).

Уже в XVIII веке на российский престол периодически вступали женщины европейского происхождения, и это не представляло проблемы для русских людей. Оглядываясь на царствование Екатерины II, фрейлина А. Ф. Тютчева отмечала: «Екатерина II была не столько умной женщиной, сколько гениальным мужчиной; она была призвана к тому, чтобы влиять на людей, направлять их, управлять ими»[161]. Павел I исключил возможность очередного женского царствования в России посредством нового закона о престолонаследии 1797 г. Но в XIX веке русские уже привыкли оценивать своих властителей в чисто «гендерных терминах» и традиционно продолжали учитывать и влияние «цариц». Таким образом, воздействие авторитетных женщин на самом верху социальной пирамиды – в роли русской императрицы – разрушало выстраиваемое предыдущими веками «влияние идеологии обособленных сфер на гендерные традиции»[162], выражавшееся, в частности, в обостренном внимании к тому, чтобы авторитет женщин не выходил за определенные рамки.

Важным фактором в укреплении русско-европейских связей являлось также заключение морганатических браков с представителями Российского царствующего или владетельного дома, ибо такой брак считался «действительным во всех правовых отношениях, то есть законным, но сопровождался определенными ограничениями для одного из супругов. … Статья в Основных законах Российской империи с 1821 г. ограничивала в правах потомков данного брака»[163]. Дети не имели династических прав, не пользовались титулами, а потому, начиная новый род, получали новую фамилию.

Как пример сочетания консервативного понятия императорского долга и организации проникновения прогрессивных достижений Запада в «отсталую» Россию вошло в историю имя императрицы Марии Федоровны – супруги императора Павла I. Ею и сегодня восхищаются западные историографы. Урожденная принцесса Вюртембергская, обвенчавшись с наследником Российского престола 26 сентября 1776 г., во время путешествия по Венеции останавливалась в одном из самых красивых дворцов города – Ка да Мосто[164]. С восхождением на престол Павла I для Марии Федоровны был установлен новый регламент жизни, при котором ее «главной сферой должен был стать дом, а не двор и не государство»[165]. Но императрица со временем приобрела славу самой строгой, трудолюбивой и занятой дамы России, развернувшей активную деятельность. А. Ф. Тютчева признавалась: «Императрица, которая считается такой доброй, и цесаревна, вызывают во мне в тысячу раз более робости, чем император и великие князья»[166].

Общественное сознание русской аристократки в XVIII столетии проявлялась, в основном, в ее несколько «приземленной» благотворительной деятельности, в частности, в щедрых пожертвованиях на храмы. Организация же более целенаправленных форм благотворительности появилась благодаря филантропической деятельности Марии Федоровны. После кончины супруга она сохранила титул императрицы-матери, продолжая – в определенной мере – контролировать жизнь двора и столицы.