– А-ха! Попался! – Дёрнов рассмеялся (смех у него был противный и визгливый: как-то «хя-хя-хя-хя»). – «Как убивали, так и будут убивать!»
– Это откуда?
– Летов, – ответил он, ни секунды не удивляясь невежеству Шелобея.
А тот затянулся: сигарета млела и трещала.
– Не люблю Летова, – сказал Шелобей. – Как музыкант, Лёня Фёдоров гораздо интереснее.
– А я прусь нещадно: потрясает до глубины души и ваще. Мне кажется, это Достоевский в русском роке.
– Пф. Достоевский… – пробормотал Шелобей (и снова почувствовал, как внутри арестанты заходили по кругу.)
Они молчали. Дым расползался клубами и кольцами: он растекался и своими ужиками норовил залезть куда-то в уши. Дёрнов сел на ступеньку.
– Делай, что хочешь, – сказал он, щеками уместившись на кулачках.
– Чего?
– Делай, что хочешь, – повторил Толя и улыбнулся зубасто.
– Типа императив?
– Ага.
– Так просто?
– Да ни фига! – Дёрнов встал и взялся ходить опять, дирижируя мысли указательным пальчиком. – Засада же в чём главная? На самом деле – не так много ты и хочешь. Люди почему убивают и грабят? Потому что думают, что хотят убить и ограбить. А они не хотят. Хочется же того, чего нет… Вот эту сигарету, – Шелобей зажёг уже вторую, – вот эту сигарету ты разве хочешь курить?
– Не очень.
– Ну и вот.
Помолчали.
– То есть, надо сесть и подумать, чего я действительно хочу? – спросил Шелобей.
– Если хочешь, – ответил Дёрнов.
Тут Шелобей не удержался и опять рассмеялся, – но тут же раскашлялся. Он затушил бычок о стену (оставив угрюмый чёрный ожог) и аккуратно спустился со шкафа (Толя оказался ему по плечо).
– На сколько, говоришь, тебя вписать? – спросил он Дёрнова.
– Недельки на две. Освоюсь – так и свалю.
Они прошли в квартиру, на кухню (Дёрнов хлопнул дверью так, что стекло грохнуло). Шелобей бросил пельмени в кастрюлю и поставил чайник (потом Жеке напишет). Толя Дёрнов, плутовато поджав губы, оглядывал кухню, как бы подумывая, чего бы здесь умыкнуть (хотя умыкать-то было нечего – разве гитару в пылящемся чехле и совковую крутилку для винила в чемоданчике): он всё хватал какие-то перечницы, кружки и магнитики с городами России (хозяйские). Потом схватил зацветавшую картофелину в красивой пиалочке:
– А это что? – спросил Толя развязно.
– Да так… – Шелобей улыбнулся. – Положи на место, пожалуйста. – Он уселся на табурет. – Ты чего в Москве делать-то собираешься?
– Ну как… Жить.
– И нести анархию в массы?
– Ну не, это старьё. Мы отпечатали несколько прокламаций в Тбилиси – так я их сжёг. Сайт ещё делать пробовали, но его ж раскручивать надо, опять капитализм, невидимая рука – и ну нахер. Я от армии скрываюсь.
Толя Дёрнов плюхнулся на раскладушку.
– Погодь. – Шелобей пытался собрать мысли в кучу. – Прокламации? Армия? Тебе же семнадцать.
– Ну так заранее. Не хочу в шкафу ныкаться.
Чайник щёлкнул: престарело вздохнув, Шелобей разлил чай. Дёрнов (всё не снимая пальто) держал чашку как туркменский хан:
– А спать я буду на подоконнике. Там батарея, тепло. Ты мне подушку дай только, а я пальтом укроюсь.
Неохотно, Шелобей сходил за подушкой.
– На. – Он протянул подушку и футболку. – А то чего как бомж.
– Я не бомж, я закаляюсь.
Чай хлебали шумно.
– Я, знаешь, думаю, от амбиций это всё. – Отставив чашку, Дёрнов закинул руки за голову и раскинул локти доверчиво.
– Что – всё?
– Тоска по недостижимому. Все ж рокерами, миллионерам, нобелевскими лауреатами быть хотят…
