– Ну не скажи, – Шелобей ухмыльнулся криво. – Не все.
– Ты сам-то кем хочешь быть?
– Никем.
– В смысле?
– Ну. Ты говоришь, все хотят быть кем-то. А я, значит, буду никем.
Дёрнов подскочил даже:
– Вот это я понимаю, ужас и моральный террор! И как? Получается?
– Да ни хера.
Не без досады, Дёрнов улёгся опять.
– А вот как думаешь, – спросил Толя у потолка, – кто первый панк был?
– Арнольд Шёнберг? – предположил Шелобей.
– Кто это? – Толя нащурился.
– Композитор-авангардист. В двадцатом веке жил.
– Хя-хя-хя-хя-хя! Ну ты дал! Нет, первый панк был Христос. Сам подумай: «Не мир я вам принёс, но меч»; «Царство Небесное силой берётся». Умер молодым. Ну, относительно… Кто-нибудь вообще видел, чтобы он мылся?
– Как минимум, когда его Иоанн Предтеча крестил.
– Ну так один раз – не считово. Вот ты Летова не любишь, говоришь. А ты «Сто лет одиночества» слушал?
– Фрагментами.
– Значит, не слушал.
Почти два с половиной часа они слушали этот альбом (Дёрнов постоянно останавливал и давал обстоятельнейший комментарий). Шелобей не очень себе в этом признавался, но две песни («Вечная весна» и «Свобода») ему даже понравились (в «Весне» ещё перкуссия такая странная, а перебор – как будто вечный поезд в никуда). За это время успели проснуться Тимур (бурят) и Руслан (подозреваемый в терроризме). Они зашли позавтракать и выпить чаю (это был «день тройного выходного»), – а нарвались на лекции Дёрнова об идиотизме Бакунина, имбецильности Прудона и слабоумии Кропоткина. Тимур был курьер, а Руслан работал в магазине «Лего». На всякий случай, Шелобей перевёл разговор на кино, включил БГ и отвёл Тимура в сторону.
– На две недели? – Тимур округлил, как мог, свои хитро-прищуренные глаза и стал окончательно похож на инжир.
– Да под мою ответственность! Ты ж Руслана подселил, так что и я… – Шелобей смутился. – Еда, одежда – всё за мой счёт.
– Да у тебя типа деньги есть! – Тимур рассмеялся, похлопал Шелобея по плечу и проследовал в кухню. Что этот вздорный мальчуган ещё расскажет?
Разговоры о том, что в Америке нет кинематографа, проповеди о том, как нужно трахнуть по государству, лекции про русский рэп и новый ренессанс… Когда всем оскучило любоваться на Дёрнова, ребята засобирались (вечер ухнул за окном): Тимур – на свидание, Руслан – в бар. Шелобей хлебал холодный чай и кумекал, что же ему делать с этим Дёрновым теперь. План отомстить Лидочке родился внезапно.
– Слушай, Толь, – сказал Шелобей. – А на новый фильм Триера не хочешь сходить?
– Он немец? Погнали. Люблю немцев – они шарят.
Собрались быстренько. Шелобей вручил Толе ключ и нахлобучил на него свою шапку. Шесть часов? Отлично – как раз успеют.
В лифте встретили соседа сверху, усача-саксофониста. Шелобей здоровался с ним за руку, но кроме «здрасьте» и «до свидания» никогда ничего не говорил. Вслед за Шелобеем, Дёрнов деловито протянул соседу руку и кивнул. Ехали в несуразной тишине. То ли от скуки, то ли по непоседству, Дёрнов скрёб только что выданным ключом по двери лифта. Вдруг – он ткнул ключом прямо в щель. Лифт встрял.
– Толя, блин! – крикнул Шелобей, но на подзатыльник не решился.
– Мы разве куда-то торопимся? – обернулся Дёрнов.
Пока Шелобей тыркал кнопку с колокольчиком и пытался вызвать лифтёров, Дёрнов набросился на саксофониста, и уже скоро они взахлёб толковали за политику («Вы знаете, что такое Иван-чай? Его можно растить на экспорт и зарабатывать дикие деньги! Но нет же – у нас есть не-е-ефть»). Свет погас: всё располагало к обсуждению музыки. Пока Шелобей брыкался с кнопкой – те двое перетёрли за Дэйва Брюбека и Чарльза Мингуса.
