Русский Монте-Кристо - страница 24

Демобилизовался я из армии в сержантском звании, в начале декабря и передо мной встал вечный для всех вопрос – что дальше? Что делать? Но к тому времени я уже твердо решил – буду снова поступать в суриковский институт. Мои родители отговаривали меня, но я был непреклонен и они смирились, согласившись, что я уеду от них и буду жить в Москве, готовиться к вступительным экзаменам.

Но Москва встретила меня неприветливо. На только что открывшиеся подготовительные курсы я не успел поступить. Но знакомые мне посоветовали ходить на занятия вольнослушателем, благо это тогда еще разрешалось, что я и сделал. Но встал ребром вопрос – как заработать деньги? А они нужны были на питание, квартиру, оплату занятий и покупки материалов для рисования. Родители мне ежемесячно высылали по пятьдесят рублей, но этого было мало. Я мог бы попросить у них больше и мне бы они не отказали. Но было стыдно жить на попечении старых родителей.

Нас, таких малообеспеченных романтиков, набралось с десяток человек. Жили мы на квартирах, обычно, в частных домиках на окраинах еще той старой Москвы, начала семидесятых годов. Ныне эти деревеньки снесены и на их местах высятся уродливые многоэтажки. Организовали бригаду грузчиков и ходили разгружать вагоны на железножорожных станциях, работать в речном порту и еще, где придется. Но основными местами приложения нашей физической силы были железная дорога и речной транспорт. Зарабатывали по-разному – от пяти до двенадцати рублей в смену, в зависимости от объема работы. Но тогда и червонец стоил многого, на него можно было жить неделю. Если говорить в сравнении, то я, как и другие мои товарищи, прошли тот же путь известных русских художников. Но те жили при царизме и им кто-то меценатствовал, а мы при социализме и лезли в творчество сами, без всякой помощи со стороны. Но уныния у меня не было – была жажда жить и заниматься любимым делом.

И вот тут судьба свела меня с одним человеком, который впоследствии сыграл роковую роль в моей жизни, заставил ходить, как говорится, по мукам, в результате чего я стал тем, каким я есть сейчас. Мы познакомились с ним два года назад, когда я первый раз поступал в институт. Фамилия была его Горенков, звали – Эдуард или просто Эдик. Он был москвич, жил с матерью, которая занимала достаточно высокую должность на «Мосфильме», отчим был художником той же студии. Родного отца он, как я понял, практически не знал, тот работал где-то режиссером в провинциальном театре. В эту семью я позже стал вхож и, поэтому знал некоторые подробности их семейной жизни.

Эдик был несколько рафинированным человеком, сухощавым, среднего роста, с постоянно белым, а иногда бледным цветом лица – анемичная личность, которые часто встречаются в кругу людей нашей профессии. Он был со многими знаком, но своих товарищей из студентов держал, как бы на расстоянии, не входя с ними в близкий контакт. Поговаривали, а потом и я убедился, что у него были постоянные и временные женщины, в том числе, молодые актрисы, которым он как-то помогал через свою маму. Он всегда аккуратно и красиво одевался. Поношенных пиджаков и брюк не терпел, в отличие от нашего разномастного и неряшливого художественного люда. Как я уже сказал, он держался особняком ото всех и если общался с кем-то, то, обычно, по деловым вопросам. Его художественных произведений никто толком не видел, но отзывы старших коллег о его творчестве всегда были высокими. Правда, кто-то утверждал, что его картины слабы и у него нет техники живописца. Другие говорили, что он пишет и настоящие картины, но приберегает их для будущего времени, по идейным соображениям. А в нашей среде такой слух ценился очень высоко – не всем нравился социалистический реализм и художники, работавшие в иных манерах, вызывали уважение. Тем не менее, Эдик вовремя представлял свои, выполненные в обычной манере работы на суд творческой комиссии и учился без хвостов. Но он учился на третьем курсе, а я вообще непонятно кто еще – еще не абитуриент, но точно не студент. Таким, как я – будущим абитуриентам, разрешалось работать в мастерских института, но после занятий.