– Как же так, баба? Ведь он в тебя влюблен был?
– А Бог его знает! Влюблен, да не мил, – да и то не знаю даже, что такая за любовь была у него ко мне… Не так люди любят! Холодный человек был, так я скажу…
Можно заключить, что Языков вообще не оставил в памяти старушки никакого значительного впечатления. Она, так подробно вспоминающая о встречах своих с Пушкиным, гордившаяся тем, что он “хотел поэму на нее написать”, не знала даже, что внушила Языкову мотивы к трем, едва ли не прелестнейшим и посвященным ей (Т. Д.) его стихотворениям – и что одним из этих мотивов было именно то колечко, которое он в минуту шалости сорвал с ее руки. Но что сказала бы глухая Таня, если бы можно было прочесть ей следующие строфы:
Да! Как святыню берегу я
Сей перстень, данный мне тобой,
За жар и силу поцелуя,
Тебя сливавшего со мной;
……………………………
Но что ж? Так пылко, так глубоко,
Так вдохновенно полюбя
Тебя, мой ангел черноокой,
Одну тебя, одну тебя, —
Один ли я твой взор умильный
К себе привлек? На мне ль одном
Твои объятия так сильно
Живым свиваются кольцом?
Ах, нет! Но свято берегу я…
Никогда никакого “перстня” не дарила она фантазировавшему по поводу ее поэту. По словам старушки, между ею и Языковым не только никогда не существовало близких отношений, но и во всем-то недолгом их знакомстве увлечение его выразилось лишь однажды, в тот вечер, когда он, вернувшись возбужденный со свадьбы Пушкина, улегся у ее ног и предлагал ей жениться, – причем она, разумеется, по обычаю цыганок того времени, отвечала поцелуями на его поцелуи, учтивости ради. Заподозривать ее в неискренности нет никакого основания, – она так простодушно говорит о своих “предметах”. К тому же в 1831 году, в котором написаны были Языковым упомянутые стихотворения к Т. Д. (Татьяне Демьяновне), относится и следующее признание его в том, что он называет “гармоническою ложью”:
Радушно рабствует поэту
Животворящая мечта:
………………………
Не веруй, дева-красота!
……………………….
Вот день! – и бледная ты встала,
Ты не спала, ты не мечтала…
А он, таинственник, камен?
Им не играли грезы ночи,
И бодр, и свеж проснулся он,
И про любовь и черны очи
Уже выдумывает сон.
Страсть к Тане не была ли точно так же “выдумана” Языковым?
– И так не отдал он тебе твоего колечка? – спросили бабу.
– Отдал, батюшка, отдал! И опять же Пушкину Александру Сергеевичу за то спасибо! Павел Войнович Нащокин пожаловался ему на Языкова, что вот он как нехорошо со мною сделал. Александр Сергеевич и заступился за меня – заставил его перстень мой Оле отдать. От нее я его назад и получила <…>»241.
10 января 1833 года П. В. Киреевский сообщает Н. М. Языкову в Симбирск название имеющихся у него духовных стихов: «О Борисе и Глебе», «Об Осипе Прекрасном», «О Христовом рождении», «О Егории Победоносце», «Об Осафе-царевиче», «О Лазаре убогом», «О Голубиной книге», «О трех древах», «О Федоре Тыринове», «Об Алексее, Божьем человеке», «О грешной душе», «О Страшном суде» и «О Пречистой Деве»242. Недостаточный и искаженный вид списков требовал поиска вариантов для сличения, о чем Петр Васильевич и просил друга, предполагая со своей стороны также продолжать собрание243. 9 мая 1833 года П. В. Киреевский отправился из Москвы в Архангельское, где семья сняла на лето флигель; к осени он надеялся «возвратиться с обильной жатвой песен, особенно же стихов и сказок»244.
17 июля 1833 года в письме из деревни Воронки
