– Как же, матушка! – словоохотливо отозвался Платонка. – Ляксей свет Натолич, сиречь сударь Навальный.
– Вон оно что… А за что же ему такие почести?
– А за труд его непрестанный, потому как навозец-то, навозец окрест чуете, матушка? Ляксей свет Натолич навалил.
– Э-э-э… – протянула я, ошарашенная таким прямым истолкованием фамилии оппозиционного российского политика. – Зачем?
– Так пропитание чтоб дать, матушка, по сочуйствию к грехам нашим, удобрить чтоб зямлицу-то, а то ить не растёть ничаво.
– И что же, помогает? – уточнила я.
– Како-ое! – мужичок махнул рукой. – Ничавось не помогаить.
– Ну вот, не помогает, а запах-то, между тем, остался…
– Это да, матушка! – согласился Платонка. – Говно-говном… – То ли он простодушно не замечал противоречий в своей троечастной вере, то ли жизнь в Нижних Грязищах научила его притворяться простодушным.
Ещё сколько-то времени мы ехали дальше, глядя на однообразный пейзаж, оживляемый только птицами с телом вороны и – показалось мне, нет? – нет, не показалось, вот ведь ужас! – с крысиными головами.
– Навальнята шныряють, матушка, – со вздохом заметил мужичок. – И зярно в амбаре всё сожрали, паскуды. Иной раз осерчаешь, думаешь: поставлю на вас мышаловку, гадов ыгипетских, да в печь, да в печь! Ан нельзя, грех: тоже ведь человек – жива душа… А жисть-то одна, сами, нябось, знаете, а рядом Овраг…
– А что бывает с теми, кто попадает в Овраг?
– Так ведь ниже провалисся!
– Ещё ниже?
– Ишшо, ишшо – а там, матушка, даже уж и Расеи нет, – сокрушённо сообщил Платонка. – Во как!
Я кивнула: в этой космологии была своя логика. Ландшафт меж тем сменился с перепаханного поля на серую безжизненную степь, а после и вовсе на песчаную пустыню. Начинало припекать, но низкие облака по-прежнему мешали рассмотреть солнце. Невыносимо скрипело колесо.
– Вы бы смазали чем колесо, Платон Львович, – негромко посоветовала я.
– Да чем же смазать, чем же смазать, по нашей бедности… А и то, побогаче которыи, у тех тоже скрипит, так что ничаво…
Над нами, скрежеща медленно вращающимся ротором, пролетел ржавый пепелац – я даже не очень удивилась, увидев его здесь. Скрылся за горизонтом.
– У Алексея свет Анатольича сальца спросите! – поехидствовала я. – Аль не даст?
– Когда ж ему, матушка! Он ведь, когда о благе нашем не промышляет, всё со Злым-Терраном-Кочующим-Деспóтом борется!
– А Злой-Терран-Кочующий-Деспóт – это кто?
– Как же кто? Государь-Анпиратор!
– А вы, Платон Львович, никак, оппозиционер? – насмешливо полюбопытствовала я. – Против власти выступаете?
– Что вы, матушка, как можно! Бога-то не гневите!
– Как же это у вас получается, что и один – свет очей, и другой – благодетель? Как вы примиряете в своей голове это противоречие?
– А хто энто говорить, что мы примиряем? – почти обиделся мужичонка. – Это пущай там, в лондонах да парыжах, примиряють, а нам не надоть! У нас свой Русский Путь! Государь-Анпиратор проложил! – Он даже приосанился на миг. И вдруг втянул голову в плечи, торопливо закрестился, почти затрясся: – Ой, накликал, накликал! Скачет…
В воздухе действительно нарастал нехороший гул. Тревожно посмотрев через правое плечо, я увидела в воздухе густое и всё растущее облако пыли.
Облако раздалось – из него выступила невообразимо огромная фигура металлического всадника.
Всадник мчался во весь опор наперерез дороге. Я, как заворожённая, глядела на быстро мелькающие ноги коня. Голова всадника скрывалась в облаках – или, может быть, всадник вовсе был без головы.
